Дни яблок
Шрифт:
Мама глянула на неё искоса.
— Пожалуй, вы правы, — раздумчиво сказала она. — Отложим его до утра, а то животы разболятся. — И она накрыла Анин «кухен» пластмассовой крышкой от бывшей хлебницы.
Чтобы не заветрился.
Мы живём на самом верхнем этаже — на шестом, в этом месте дом образовывает башню. Башню, увенчанную шпилем, в прекрасном стиле «слава победителям». Иной раз мне кажется, что конструктивистские стены нашего «Дома специалистов» раздражённо бурчат:
— Ананас! Ананас на шпиле — какое
— От «фу» слышу! — верещит сверху обдуваемый всеми ветрами фрукт, — я приношу в дом благополучие и достаток, и…
— Да ведь ты же не в доме, — ворчливо отвечают кирпичи и цемент, и недогоревшие в войну балки, — ты на самом верху.
— Вот именно, — гордо и опасливо фыркает ананас, — я отвечаю за весь дом, и к тому же в меня четыре раза попала молния, тугодумы.
— А в нас два раза бомба, — бурчат подавленно стены.
С нашего балкона отличный вид. И из моей «закаморки» тоже — в хорошую погоду можно увидеть вокзал. Но я редко разглядываю виды так поздно. Моё окно на запад — мало ли кого в нём можно увидать ночью.
Я сидел один на кухне. В кресле. Мама забыла на тумбе «Сагу о Форсайтах», от нечего делать я листал книгу.
— Ирен невыносима иногда, — бабушка устроилась напротив меня и умащивала руки зелёным кремом из тёмной баночки. Пахло дягилем и мятой.
— Что это вы подкрадываетесь, — буркнул я и захлопнул том, — заикаться скоро стану.
— Не станешь совершенно, — милосердно ответила бабушка. — Как тебе Сомс?
— Нудный тип, — определился я.
— Кровопивца, что пьявка, — согласилась бабушка.
— Вот и поделом ему эта Ирен, такая же точно, ещё и с претензиями, — продолжил я. — А вообще, подумайте, как замечательно — нажиться на чае.
— Галантный товар, — поддержала меня бабушка и завинтила банку с кремом.
— Что бы он сделал, если бы увидел наш чай, «Три слона», например? — хмыкнул я, — Джолион, в смысле.
— Мышлю, же одкинул[47], — ответила бабушка и внимательно оглядела руки, — решительный менсчина[48] был.
— Ой, да, такой поступок — выкинуть чай, — фыркнул я.
— Иногда, — медленно проговорила бабушка, — отказаться всегда поступок, например от подношений.
— Хм, — решился сказать я, так и не догадавшись, к чему она клонит. В этот момент в кухню вошла мама. Вся сонная и разомлевшая.
— Заходила к Тиночке, — заявила мама, борясь с зевком, — спит без задних ног. Бедная девочка, устала…
— Так много работает… — злобно сказал я.
Бабушка метнула в меня взгляд, больше похожий на копьё.
— Направду, — сказала она, — осень, короткий свет. Вся эта мгла. Тут устанешь.
— Ну, пойдёмте отдохнём и мы, — прозевавшись, сказала мама, — такой был фильм чудесный — всю юность вспомнила.
— Ты танцевала во второразрядном балете, и к тебе сватался капитан из Шотландии? — поинтересовался
— Почти так всё и было. Догада, — загадочно изрекла она и взяла хмуро разглядывающую пирог бабушку под локоть. — Идёмте, Елена Романовна. Вы сегодня столько трудились. Мне даже неудобно. Теперь спать и немедленно.
— Но что вы, что вы, Лика, — отозвалась бабушка, — мне то абсолютно не в тягость, ведь так помог Лесик, что рада.
Они ушли в мамину комнату — через несколько минут от оттуда донеслись голоса, бабушкино покашливание, затем свет погас.
Я отправился к себе, в «закаморке» было холодно, на кровати, компактно свернувшись, лежала Бася. Вокруг дома ветер высвистывал приближающуюся в клубах тумана Ночь Дымов.
На всякий случай я пошарил за книгами — ничего. Беспощадною рукою безжалостная бабушка реквизировала замечательную сонную бутылочку. Почти полную, кстати.
«Кошмары обеспечены», — мрачно подумал я и спихнул кошку в ноги. Бася громко зевнула.
«Только волки, только совы
По ночам гулять готовы.
Рыщут, ищут, где украсть,
Разевают клюв и пасть»,
— вспомнил я и уснул…
Трень-трень… трень… трень-трень. Телефон разрывался в кухне — звонко и отвратительно. Хотелось ненавидеть.
«Междугородка, — недовольно подумал я. — Прямо с утра. А ведь снился рай… Ну, почти. Надо же было влезть и изгадить. Дзынь-дилень. А пол холодный!»
Квартира наполнилась звуками.
— Телефон! — хрипло проорала Инга. — Возьмите, наконец, трубку!
— Александр! — возмутилась из ванной мама. — Ты что, оглох?! Телефон!
Я накрыл голову подушкой.
Тяжко простонали половицы, что-то дрогнуло в буфете на кухне — бабушка всегда ходила размашисто. Треньканье умолкло, оборвавшись особо мерзким «Дзыыыннь».
— Хало, — сказала бабушка, — Твардовская.
Так она здоровалась с абонентами, ещё в те поры, когда говорили «Сделаю телефоны» вместо «Позвоню».
Пришлось встать, наспех одеться и выйти в кухню по холодному полу. Там бабушка, выслушав «соединяю» из телефонной трубки, супилась на меня и кошку.
— Да-да, слушаю. Я здесь, — повторила бабушка. — Утро доброе и вам. Вот как? И давно? Но то небезусловно! А температура?
Жёлтая телефонная трубка что-то квакнула в ответ.
— Но так, так — я буду. Повторяю, буду. 3 Богем! — И бабушка положила трубку на рычажки. Телефон облегчённо звякнул.
— Не могут решить, — чуть помолчав, сообщила в пространство бабушка, — что делать… В отделении инфекция. Карантына. До того ж имеем одслоение плаценты. Михальский бьётся в стены и потребует меня. Там нетипичная старородящая. Из персон. Истерык просто, а ещё профессор.