Дни яблок
Шрифт:
— А, — равнодушно ответила бабушка, — страшный магик воротился! Но давай, практикуй. Чародзействуй. Жебы оно в тебя не впилось. Посмотрю на ту комедию. Давно не звеселялась.
Я разжал кулак — половинка монеты лежала у меня в руке и слегка испачкала ладонь, линию жизни, поперечной чёрточкой. Чёрной.
Я вздохнул, сунул полмонеты во внутренний карман и потряс затёкшей рукой в воздухе.
Призрак глянул на меня заинтересованно и что-то залопотал, кажется, по-немецки: «Apfel, bitte, Apfel, Eneinen Barenhunger haben…»
Я
«Там и наешься, в тени ветвей, — подумал я. — Очень удобно: деяние, и даже не вставая со скамейки».
Призрак протянул руки ко мне и облизнулся, зубы у него были очень неприятные. И выражение в давно мёртвых глазах — вполне зверское.
Я протянул руку и начертил в воздухе знак, дух дрогнул и зашипел, шелковица встрепенулась.
Морва, Душа Шелковицы, вышедшая забрать нежить, была настроена скандально.
— Вот кто ты такой, чтобы тревожить мои сны? — проскрипела она мрачно и швырнула прямо в меня сухой веткой.
— Ну, ты тоже не представилась, — оскорбился я. — И нечего орать, люди кругом.
— Кому надо — знают, кто я, и кто надо — услышит про эти фокусы… — оскорблённо ответила дриада и глянула на бабушку. — Ой, — растерянно сказала она и перехватила призрак солдатика поудобнее. — А как так получилось, я не знала, что вы тут… здесь… у нас. Я б предупредила наших, мы отвели бы ветер, например, ну или оградили от шума.
— Никогда не поздно для благого намерения, — милостиво ответила бабушка и поправила беретку. — Для начала забери из мира, тего… невпокойцу.
— Не извольте беспокоиться, айн момент, — прошелестела дриада и тут же удалилась во древо вместе с брыкающимся привидением.
— Нечего спать так крепко. Царство Божие проспишь, — крикнул я вслед.
— Ценная мысль, — сказала бабушка и встала со скамейки. — Но пойдём, мой компас, чую, той плут нас зачекался.
— Я бы хотел уточнить, вы даровали мне какую способность — неживое претворять живым? — тревожно переспросил я. — Делать вид, да?
Новое знание оказалось нелёгким. Подобное часто вызывает у таких, как я, то головокружение, то приступы удушья со звоном в ушах, то обманы зрения — как правило, правдивые.
— Но я сказала тебе слово, ведь так? — спросила бабушка. — Потом дала знание. Ты можешь больше. Теперь веди, будь драгоманом.
Идти пришлось недалеко, мы вернулись туда, откуда начали.
Около входа в Артшколу, бывшую некогда Коммерческой, а ныне ставшую Театральным институтом, давешний дедок читал афишу.
— Радуйся, досточтимый, — пробурчала бабушка и кашлянула в пространство.
Словно по чьему-то сигналу, внезапно пропали все звуки. Стало слышно, как бьётся моё сердце, осыпается побелка с
— И тебе здоровья, Богоравная, — хихикнул дедок, вернув тем самым шумы и выпрямился, сбрасывая с себя личину.
Улица вокруг нас дрогнула и подёрнулась пеленой, будто между нами и остальной частью города упала штора — неплотная, тюлевая, пыльная.
— Я так понял, мне никто не рад? — поинтересовался я. — Если что — здравствуй, Гермий.
— Он у тебя всё время брюзжит, Богоравная, — улыбнулся сероглазый вестник, — и это в таком юном возрасте. Знак недобрый, найди способ умножить его радость. Есть у тебя рецепты?
Бабушка посмотрела на меня с некоторым сомнением.
— Разве трошку шафрана за уха, — проговорила она, — албо цукор ваныльный в нос. Албо сиропу на темя, ешче могу обвалять в меду…
— Давай я схожу к сёстрам, — предложил Гермий. — У них ещё осталась та настойка, на первом цвете яблони. Он станет самый весёлый колдун. Будет счастлив.
— Ненадолго, — вклинился я. — Хитрый план. А что потребуют сёстры? Твой мешок?
— Я лишь передаю вести, — выкрутился хитрец, — моя сила — в словах.
— Моя также, — сухо сказала бабушка. — Нынче я вкладываю их силу в прозбу. Единую. Мне нужно быстро перейти к известному мне месту твоим путём.
Стало тихо, пелена вокруг нас качнулась, уподобившись на краткое мгновение паутине.
— Так ты хочешь просто пройти? — неулыбчиво спросил Гермий, и серые глаза его, казалось, подёрнулись пеплом. — А что мне скажет твой ворчун?
— Я не прошу ничего для себя, — опасливо сказал я. — Но вот бабушка…
— Она могла бы… — протянул Гермий, — попросить за себя сама. Хорошенько.
Возникла небольшая, словно пропасть, пауза.
— Вы заставляете меня пребывать тут всё дольше… в почти что истинном обличии, — чуть менее насмешливо сказал Гермес. — Это невежливо. Наш разговор заканчивается здесь и сейчас.
— Я упрашивать не стану, — изрекла бабушка и яростно поправила беретку, — но запомню все твои слова и обращу их против тебя. Абсолютно независимо от того, закончил ты говорить или же ещё болтаешь.
Я восторженно приоткрыл рот — не каждый день так явно угрожают отшлёпать того, чьим ликом украшено множество поверхностей.
— Всякий ветер дует в мои паруса, — лениво отозвался Гермес, но в голосе его наметилась трещинка. — Ты вольна делать что захочешь, Богоравная.
— Люкс! — заявила бабушка и как-то помолодела, зелёные глаза её сверкнули хищно. — Слова сказаны!
— Слова услышаны, — отметился в разговоре я, — наверное, нам, бабушка, пора. Поезд-шмоезд, всё такое. Здесь недалеко, под горочку. Есть и подземные переходы, если что. Радуйся, Гермий.