Дни яблок
Шрифт:
Белка метнулась по стволу вверх. Земля у нас под ногами тяжко вздрогнула, будто вздохнула. Бабушка водрузила берет на место и тщательно заправила волосы.
— Но пойдём шукать тего шкодника, Лесик, — вздохнула она, когда мы сошли с холмика. — Та ваша гора неприветное место. Злое. А как ты научился закликать бурзу[54]? Так, без слов необходимых…
IX
Дама
Покрывала её пахнут старым деревом, сонной землёй, мхом, далёким дымом, палым листом, мокрой кирпичной кладкой, сухостоем и вечно молодой крапивой.
Северный ветер, частый гость, трубит в свой рог с утра до ночи, празднуя победу, холод, стыль.
И где-то, будто на краю земли, погромыхивают составы — спешат успеть и приближают встречи. Ведь если поезд не придёт — пассажир с ума сойдёт, это всякий знает.
— Поезд исключённый, — любезным тоном произнесла бабушка, расправляя складочки на перчатках со всей возможной тщательностью. — Нам следует искать переход. Быстрый.
— Светофор и зебру? — спросил я, предвкушая бабушкин гнев.
— Не совсем, — по-прежнему любезно ответила она, — змей.
— Кого это вы так назвали сейчас? — спросил я. Бабушка улыбнулась уголком рта.
— И жезл, — добавила она. — И крыла, а также ртуть и срeду.
Я озадачился, всё названное было мне известно и давно, но по отдельности. А вот вместе…
— Господи! — вырвалось у меня.
— Лишь Он был, есть и будет, — ответила бабушка.
— Вы опять посмеялись надо мной, — надулся я. — Почему нельзя сказать прямо: «Гермес».
— Смешное, — сказала бабушка, — то твоё желание говорить прямо весь час. Вот я говорю тебе прямо — шарлатант. Но что в ответ? Ты сердитый, как змея!
— Мог бы быть серый, как свинья. — свирепо заметил я. — но из уважения к вашему возрасту…
— Портишь кровь мне, как дзевчыне? — доверительно спросила бабушка. — Чудовно! Чувствую себя молодой…
— Да, я многое могу, — надувшись, заявил я, — порчу кровь, играю на нервах, пою вторым голосом.
— Таланта, — поддакнула бабушка. — Как то говорят, тераз — самозродик?
— Самородок, — оскорбился я.
— Ну-да, ну-да, — милостиво согласилась бабушка. — Овшим, такое. Тераз умолкни.
Я решил подчиниться.
Бабушка извлекла из сумки пачку «БТ», нашарила в недрах «саквояжа» спички, закурила и принялась разглядывать меня сквозь дым — судя по всему, вытягивала мысли, а я этого не люблю… Я ощутил укол в висок, словно укусила надоедливая мошка — так всегда бывает, когда кто-то лезет в потаённое.
Молчание подзатянулось.
— Не вижу решения иннего, — наконец досадливо буркнула бабушка и поправила ремень «саквояжа», — кроме как кланяться тому… Тому сквернавцу! Ух. Сейчас одшукаешь его. Для меня. Налаштуйся на розшук…[55] Где то полуноц,
— Я вам что, бабушка, компас? — мрачно поинтересовался я.
В ответ бабушка многозначительно развоплотила окурок.
Мы спустились с горки и вернулись на улицу.
— И вообще я с вами долго работаю бесплатно, — развил тему я. — А это нечестно…
— Такое, — заметила бабушка, покашляв. — Есть сокровища реальные, их даёт Бог.
— И что это? — поинтересовался я.
— Дети, клад правдывый, — убедительно сказала она, — слыхал о них?
— Немного, — ушёл от ответа я, — там много нюансов. Наследственность, влияние улицы, детский сад — трусы на лямке… А вот оплатить мне поиск — это хорошо, тем более я свой рубль отдал. Юбилейный. Сейчас всё что-то стоит, даже знание. Я уже не говорю о деяниях.
— Так ты хочешь оплаты нынче? Тут? За драгоманство? — подозрительно добродушно поинтересовалась бабушка.
— Хочу, прошу и требую, — вырвалось у меня.
— Не слишком для компаса простого? — поинтересовалась бабушка. — Вижу, тот прыбор амбитный[56].
— Вот такими словами вы меня всегда только обижаете, — по возможности бесцветным тоном ответил я.
Бабушка коснулась моего лба указательным пальцем и что-то сказала, вернее, выдохнула.
И, конечно же, я сразу споткнулся, на правую ногу.
Старые слова, есть в них сила, что валит наземь — как ветер.
… На мосту, на самой середине — где плиты горбились едва заметно, словно хребет исполинского чудища, лежала половинка монеты — и я обрадовался. Не только находке. Так давно не видел я моста, его серых плит, так давно свежий дух реки не касался меня запахом чистых вод, так давно…
— А почему я не слышу их больше? Гусей? Улетели? — спросил, и голос мой звучал странно. — На ту сторону совсем?
— Хорошо, что ты ещё видишь, — мрачно изрёк Ангел, — и даже можешь забрать оставленное.
— Вижу, значит, живу, — ответил я. — А вдруг она заговорённая или принадлежит кому-то ещё по праву… Ты ведь про монетку?
— Всякий видит своё, — ответствовал Ангел, стоящий, как всегда, ко мне спиною. — С той стороны тоже есть море.
— Я бы поговорил с тобою про ту сторону, — неуверенно сказал я, и знание, переданное бабушкой, настигло меня и подмяло окончательно, вытесняя прочь очертания неба и моста, Ангела и чёрных теней, несмело ползущих по плитам с той самой стороны.
… Одиноко ударил колокол…
… Мы сидели на скамейке, на бульварчике, что в верхней части Кудрицкой улицы, позади нас громыхала колёсами на стыках очередная двойка, бабушка курила и выглядела довольной.
Рядом с нами околачивался он — неупокоенный дух, — некто в драной шинелке и с совершенно безумным взглядом. Много их шляется тут, по бульвару. Слишком долго здесь был базар, ответвление Сенки, беспокойное, в общем-то, место.
— Чего это вы такая невозмутимая? — сердито буркнул я. — Не видите, что ли, кто здесь? Рыщет. Сейчас вцепится в затылок, ведь совсем голодный. Будут тревоги и невезение. Ещё болячку какую сделает.