До новой встречи

Кукушкин Василий Николаевич

Вернувшись после перемены в класс, Мария Ивановна заметила, что стул, перепачканный мелом, заменен, а доска старательно вымыта…

В пятницу до вечера на дверях комсомольского комитета провисела записка: «Уехал в горком», а на следующее утро, во время линейки, Савушкин показался в большом коридоре, держа в охапке, как дрова, несколько кусков обоев и поверх сверток кумача, за ним едва поспевал монтер с лесенкой-стремянкой.

В первую же перемену ученики, выбежав поразмяться, увидели, что за минувший час коридор принарядился.

Куда ни посмотри — всюду лозунги и плакаты. Вадиму было непонятно, чем вызвано

такое экстренное увлечение наглядной агитацией. Недели две назад в училище подписывали социалистический договор со сто девятым ремесленным, и тогда не было вывешено ни одного призывного лозунга, а тут сразу столько…

Перемена на этот раз проходила скучно — Савушкин прогуливался по коридору, ни с кем не разговаривая. Ремесленники собирались в небольшие группки, вполголоса обсуждали свои дела. Только Антон как всегда своеобразно развлекался — встав на руки, плясал «барыньку».

Савушкин хмурился, тревожно поглядывая на входную дверь. Он ожидал секретаря горкома. Что скажет, какую оценку даст начальство работе комсомольского секретаря, если застанет Антона отплясывающим «барыньку»? Но, зная крутой характер новичка, Савушкин держался в стороне. Накануне он письменно предупредил комсоргов групп, чтобы у всех ремесленников были свежие подворотнички, но не все послушались. У Митрохина подворотничок из белого превратился в серый! Можно было, конечно, пристыдить парня, поговорить с мастером, но Савушкину не понравилась усмешка этого ученика.

— Нарушаешь комсомольскую дисциплину. Как форму носишь? Опять подворотничок грязный.

Визгливый голос, туго набитый портфель подмышкой, рука, вскинутая кверху, вызвали у ребят смех, что еще больше распалило Савушкина.

— Комсомол позоришь.

— Чем это я комсомол позорю? — не согласился Митрохин, но стал серьезнее. — Учусь на четверки, а по спецтехнологии даже пять получил.

— Взносы второй месяц не платишь. Где комсомольский билет?

Митрохин вынул из гимнастерки комсомольский билет. Савушкин тотчас выхватил у него серенькую книжечку, еще секунда — и билет исчез бы в портфеле где-то между папками и книгами.

— Подождите!

Подростки расступились. В кругу теперь оказались трое — Савушкин, Митрохин и Вадим. Неожиданное заступничество смутило секретаря. Даже старые ученики не осмеливались так с ним разговаривать. А тут новичок!

— Не дело делаешь, — угрюмо сказал Вадим. Он отнял у Савушкина комсомольский билет, вернул Митрохину и спокойно добавил: — Никому не дано права нарушать Устав.

— Я за все отвечай, — буркнул Савушкин, — а каждый вмешивается.

Кончилась перемена. Ремесленники поспешили в классы. В дверях Вадим сказал:

— А подворотничок-то у тебя, Митрохин, давно в баню просится. Это верно.

В следующую перемену Митрохин первым выбежал из класса, сорвал на ходу подворотничок, скрылся в умывальной и так развинтил кран, что брызги летели на противоположную стену. Он старательно тер мылом подворотничок, потом растянул его на батарее парового отопления.

Свидетелем неприятного столкновения в коридоре была Оленька. В большую перемену она прошла в свою комнату и из бельевого миткаля, припасенного себе на передник, накроила подворотничков.

9

Требование вернулось к Андрею Матвеевичу, через всю заявку наискось, бойко прошелся цветной карандаш: «Не обосновано. Отказать. Максим Ильич».

—

Как это не обосновано? — вслух возмущался Андрей Матвеевич. — По-русски сказано: «Для электрификации карты нашей Родины нужно девяносто семь лампочек от карманных фонарей».

На дверях кабинета помощника директора по хозяйству висела записка: «Скоро вернусь». Андрей Матвеевич вошел в кабинет, решил ждать. Его внимание привлекла фотографическая карточка под настольным стеклом. В молодом, стройном парне, возвращавшемся из леса после удачной охоты, трудно было признать завхоза училища. Сильно постарел Максим Ильич. Густые брови поседели, молодыми остались лишь живые глаза, но и под ними появились паутинки морщин, а на смену солдатской выправке непрошенно пришла сутулость. От военной службы через многие годы нетронутой осталась у него только любовь к подтянутости. Ни разу он не изменил своей привычке бриться по утрам.

К возвращению Максима Ильича раздражение у Андрея Матвеевича утихло. Да к тому же, сообразив, что лампочек от карманных фонарей достать невозможно, он вычертил схему новой подсветки, и теперь ему требовалось только четыре двадцатипятисвечовые лампочки и несколько листов темной бумаги.

Служба у Максима Ильича была хлопотливая. Последнее время он был озабочен тем, что в училище оставался запас дров и торфа меньше, чем на месяц. Успеют ли плоты прийти до ледостава?

В сумерки из-за Ладоги налетел шторм. В парке училища рухнул петровский дуб, под его тяжестью одна сторона решетки глубоко ушла в землю, а другая приподнялась, ощетинившись заостренными брусьями. Ветер опрокинул на дорогу сторожевую будку, сорвал телеграфные провода и забросил концы на деревья. Максим Ильич, комендант, кровельщик и вызванный на подмогу кочегар провели ночь на крыше главного корпуса училища, укрепляя грохочущие железные листы.

Утром Николай Федорович и Максим Ильич долго говорили о топливе. Малоутешительны были телеграммы, лежавшие на директорском столе под стеклом. Ударят морозы, станут Нева и Ладога, вмерзнут плоты где-нибудь по дороге.

Служба погоды предупреждала о том, что ожидается резкое похолодание. Метеорологическая сводка подействовала на речников лучше, чем просьбы Максима Ильича и угрозы пожаловаться. Буксиры «Смелый» и «Радуга» вышли встречать плоты. Караван причалил на рассвете. Николай Федорович отдыхал в ту ночь у себя дома на Васильевском острове. Он не дождался машины и пешком добрался до училища. Максим Ильич встретил директора у трамвайного кольца, оттуда они прямо отправились на берег. На Неве стояла непогода, свистел ветер, забивая «салом» малые пролеты моста. Вода ревела, пенилась, как на порожистой каменной гряде. Ветер угрожал разбить плоты и угнать бревна в Финский залив.

Артель грузчиков отказалась раскатать плоты. Максиму Ильичу знакомые дали верный совет: зайти в артель «с черного хода», угостить председателя. Максим Ильич из потайного места достал свой «Н3» — неприкосновенный запас — солдатскую флягу спирта, выпросил в столовой пяток соленых огурцов, чашку маринованных грибов и отправился не на Калашниковскую набережную, где помещалась артель, а на Малую Охту.

Вернулся он раньше, чем его ожидали, озябший, голодный, злой, сразу же прошел в кухню пообедать и отогреться. Прихлебывая за обедом из заветной фляжки, он раздраженным голосом жаловался руководящему повару: