До Победы. Документальный деревенский хронограф
Шрифт:
Впрочем, всех их, иестное население называло тогда сибиряками. Кавалеристы и "сибиряки" прорвали фронт, перерезали дороги, громили глубокий немецкий тыл, но вскоре сами оказались в кольце вражеского окружения.
Зима.
Нет патронов и бинтов.
Не хватает продовольствия.
Не хватает сил обороняться от врага.
Все, кто может держать оружие, окопались на последнем рубеже обороны.
За их спинами - сотни раненых товарищей, которых нужно спасти. Раненых нужно попытаться вывезти в тыл.
Сашка и дед Матвей, отряженные на это дело,
Обоз с ранеными, из двух саней-розвальней, уходил, проселками к Холму-Жирковскому, а нестройные солдатские шеренги - навстречу наступающим немецким войскам.
( Нельзя позволить немцам перерезать "Нелидовский коридор " – последнюю возможность связи с "большой землёй" и последнюю возможность выход а из огненного мешка окружения.)
На дерюжки уложили красноармейцев (двух - Матвею, трёх - Сашке) и тронули лошадей. Ночь, снег, узкая дорога среди заснеженных полей. Раненные стонут от боли или заговариваются в горячечном бреду. В стороне вспыхивают осветительные ракеты, слышны винтовочные выстрелы, минометные взрывы и пулеметные очереди.
Сашке тяжело. Ему достались слишком короткие вожжи. Его лошадь идет последней. Короткие вожжи не позволяют идти сзади саней. Нельзя взять лошадь под узцы и вести её за собой. Раненые могут упасть с саней. Поэтому Сашка идет рядом с санями, по снежной целине, проваливаясь в глубокий снег, чувствуя, как немеют пальцы ног от снега, набившегося в дырявые отсыревшие валенки.
Захолодало. Сашка снял свою старую шубейку, прикрыл затихших раненных и повез их дальше. Ветер продувал старенький свитерок. Мокрые валенки, превратившиеся в ледяные колодки, шаг за шагом, до ночи, мерили долгие зимние километры.
Раненных вывезли в полевой госпиталь, в деревню "Черное". Их не встречали фронтовые хирурги, усатые санитары с носилками и медицинские сестры в белых, забрызганных кровью халатах. Сашка приподнимал раненного, брал его со спины подмышки и тащил с саней в избу. Одни раненные молчали, стиснув зубы. Другие плакали от боли или успокаивали, готового расплакаться Сашку: "Погоди сынок. Я тебе помогу". И старались помочь, из последних сил упираясь ногами в заснеженную тропинку.
(В середине восьмидесятых годов, к нам в гости, в деревню Старое село Сафоновского района Смоленской области соберется приехать один родственник и скажет об этом своему соседу - бывшему фронтовику.
"Виктор,
А вечером, когда отец расскажет о своем детстве, о том, откуда и куда вез раненных, фронтовик вскрикнет : " Саша , да это же ты нас тогда вёз, я же помню, как вёз, как в избу таскал!!!)
Затащив раненных в избу с безнадзорной стайкой малолетних детей, Сашка отправился обратно, за другими раненными.
На этот раз, в сани погрузили высокого армейского начальника. Уставший комбат направил в сопровождение двух медсестёр, натянул на замерзшие Сашкины руки свои меховые перчатки и попросил: "Сынок, спасай командира".
Сашка спас. После успешной хирургической операции, военачальника самолетом отправили на "Большую землю". А Сашка, все возил и возил раненных из под Медведкова, из под Пигулина, и из других окрестных деревень. Так и прошло несколько, самых трудных в Сашкиной жизни суток, без тепла, без сна, без еды, наполненных чужой болью и ожиданием чего-то неотвратимого.
Тела погибающих красноармейцев засыпал чистый белый снег...
В Сашкином доме разместился особый отдел наших войск. Начальник отдела - армянин, прокурор - русский, следователь - еврей.
Часто, сидя в чулане, за русской печкой, Сашка смотрел через дырочку от сучка, выпавшего из дощатой перегородки, как в избу заводили "самострельщиков" - красноармейцев с прострелянной ногой или рукой. Следователь спрашивал имя, фамилию, место службы красноармейца, выходил из-за стола и неожиданным, резким ударом в лицо сбивал красноармейца с ног.
– Сволочь! Предатель! Дезертир! Самострельщик! Не хочешь Родину защищать?
– Не самострельщик я! Мы же в атаку ходили. В рукопашную. Немцы там в упор в нас стреляли.
– В госпитале собрался отлежаться?!
И опять - короткие, звонкие, как щелчок крута выкрики, а между выкриками удары начищенного сапога в лицо, в живот, в пах, в раненную руку, которой боец прикрыл голову....
– Встать!!! Признаешь свою вину?
– Не признаю... Давай свою бумагу, подпишу. Всё равно ты меня живым отсюда не выпустишь...
– Расстрелять сволочь!
Следователь находил особое удовольствие в собственноручном расстреле наших бойцов, обвиненных в трусости, самостреле или других воинских провинностях. Выводил их на крутой берег реки.