Дочь Роксоланы
Шрифт:
Да и потом, многое говорило за то, что обыска как нет, так и не будет. Для стражи они кусок отрезанный, живы пока по недоразумению, та же пыль под ногами. Чего на них время и какие-то усилия тратить? Имеются и другие заботы.
Верить в такое положение дел пленникам очень хотелось. И они верили. А вот ведь, судя по сегодняшнему приходу стражника, запросто могли ошибиться.
Ежи на миг обуял страх: а вдруг и со звуком названый брат ошибся сейчас и знак этот загадочный на стене окажется никаким не вещим? И сон у младшей из близняшек тоже не вещим был?
Эх, хоть бы на минутку туда, на волю! Помочь чем-то девушкам, как-то облегчить их работу. Да тот же камень у основания башни выворотить, им с Тарасом на это как раз минутки и хватит, есть еще сила в руках, не то что у сестричек.
Он тут же запретил себе об этом думать. Ведь не только произнесенное вслух, но и примысленное имеет свойство сбываться. Как правило. Особенно если оно нежданно и нежеланно.
Ежи перекрестился и сплюнул через левое плечо, отгоняя нечистого.
Тарас вздохнул, зачем-то зажмурился – и направил долото в намеченную заранее точку.
3. Время тайных ходов
Ежи тоже зажмурился. И вдруг, как в омут, нырнул в воспоминания. Совсем недавние – но ведь тогда он впервые узнал имя…
Неправильное имя. Зато скоро правильное узнает.
Скоро.
Тогда было так: девушки ушли, спустились с башни, исчезли, а они с Тарасом начали прикидывать, куда же спрятать все. И вскоре додумались отодрать доску. Только успели вновь приладить ее на место, как Ежи будто кто под лопатку толкнул. А когда он обернулся и посмотрел на бойницу, то чуть сердце не захолонуло: увидел там девушку, свою, ни на миг в этом не усомнился, смотрящую прямо на него огромными глазами. Удивленными и восторженными одновременно.
Милая…
Он сам не помнил, как очутился рядом: только что стоял у противоположной стены, ощущая спиной шершавую поверхность и неровности камня, и вот уже тут, у бойницы, глаза в глаза. Протянул руки сквозь решетку, чтоб прикоснуться к волосам, но тут же опомнился, стремительно развернулся и хотел было выхватить из-под соломы спрятанную дощечку-сиденье, да только Тарас уже стоял за спиной и протягивал нужное.
Во взгляде казака застыл немой вопрос: одна? а где же Михримах? Ежи покачал головой – мол, не знаю – и отдал дощечку младшей близняшке, сам же проворно привязал к решетке шелковые шнуры. А пока та разбиралась и приноравливалась, наконец-то спросил:
– Как же все-таки тебя зовут, суженая ты моя?
В самом деле, а когда еще о том и узнавать-то? Кто знает, что день завтрашний им всем готовит: ведь предстоит не приключение, не игра, а если и игра, то самая что ни на есть с жизнью и смертью. Уж это и Ежи, и Тарас понимали в полной мере, даже если близняшки все еще не до конца осознавали по крайней молодости лет. А он до сих пор не знает, как зовут его избранницу. И пусть раньше как-то обходился без имени, но сейчас вдруг решил – хватит, пора.
Все-таки
Наверное, девушка думала то же самое. Потому что, еще продолжая возиться с дощечкой, ответила сразу и серьезно, без обычной своей насмешливости:
– Здесь я Разия. Пока так и зови. А как правильно – скажу уже на воле.
Она посмотрела на него, чуть сощурясь. То ли заранее ждала неприятия, то ли, наоборот, – радости. И Ежи улыбнулся, улыбнулся с облегчением. И повторил, смакуя каждую букву:
– Ра-зи-я…
Девушка все-таки не удержалась, фыркнула, но тоже с облегчением, словно сбросила с плеч некий груз, неудобный и тяжелый. А теперь все, пусть груз этот на земле лежит, в пыли, под ногами, там ему самое место.
Ежи оглянулся на казака. Тот выглядел хмурым, подавленным, но с вопросами о Михримах не лез, выдержки хватило: понимал, что не к месту и не ко времени. Там, снаружи, произошло что-то важное для них всех. Настолько важное, что даже слов не было это подтвердить. Или опровергнуть. Но произошло. И, судя по виду девушки, произошло все-таки долгожданное, им на пользу. Не это ли самое главное?
Где же все-таки Михримах?
Тарас так и не задал этот вопрос, но на душе у него скребли кошки. В груди ныло, и не было сил ком этот ноющий вырвать, растоптать. И это было страшно…
А еще он боялся, что руки у него утратили отцовскую выучку. Ведь сколько лет прошло!
Напрасно, как выяснилось, боялся. Долото углубилось в стык меж плитами, как в масло. Раз, еще раз, еще – мирный труд, давно позабытый, мнившийся тягостью и проклятьем… мнившийся… желанный…
– Подержи-ка. Сейчас она выпадет…
Но плита не выпала. Она провернулась вокруг укрытой где-то в глубине стены поперечной оси и нависла над головой Тараса, как козырек. А за плитой открылся… не лаз, а узкий колодец с гладкими стенами, уходивший вниз. Никакой лестницы там явно быть не могло. Названые братья озадаченно переглянулись.
– Это не ход, – догадался Ежи, – то есть люди через него не ходили. Подъемник тут был.
– Для чего?
– А для чего тут все? Для стрелков. Там, где ты сейчас сидишь, раньше, наверное, помещался ворот с рукоятью, а в колодце подъемника большая бадья ходила. Колчаны в нее загружали, огнеприпасы для ручниц и пушицы… может, кувшины и фляги с водой тоже, чтоб по лестнице не таскать.
– Ясно… Как думаешь, нам сюда пролезть?
– Отчего же нет. Тот шнур, на котором мы мешки поднимали, приладим, да еще присоединим к нему те, на которых дощечки вывешивали, они ведь больше не понадобятся… Это будет как по вантам лазать.
– Пожалуй, так…
Ежи уловил неуверенность в голосе побратима и понял, что по вантам тот, поди, в жизни не лазал, не такая у чаек парусная оснастка, если вообще есть. Но ничего, парень он ловкий и цепкий.
А шнуры прочные. Шелковые они.