Долгая заря
Шрифт:
— Жаль, что ты не отлил на колесо автобуса! — захихикал он. Увидев в моих глазах непонимание, Почтарь изложил давнюю историю: — Это началось в Штатах еще… У нас Гагарин полетел, а янки всё хитрили — нормальной ракеты, чтобы разогнаться до первой космической, у них еще не было, а та, что имелась — «Редстоун-3», кажется, — еле дотягивала до ста километров высоты. Короче говоря, Алан Шеппард, первый астронавт, даже витка не накрутил над Землей — взлетел и приводнился. Только вот перед стартом бедняга намучился — четыре часа проторчал в консервной банке
— «Не облажайся, Шепард…», — перевел я.
— Во, точно! Но это фигня! Не выдержал Алан четырех часов, приспичило ему! Но не отменять же «недополет»? И Алану скомандовали: «Мочись в скафандр!» Представляешь? Гагарин-то умней был, он по дороге на космодром из автобуса вышел, скромненько так притулился у заднего колеса автобуса — и сделал свое мокрое дело…
— Славная традиция! — прыснул я.
— А то! Ну, всё, вроде… Объявлена двухчасовая готовность! Готов?
— Всегда! — выдохнул я.
Там же, позже
К стартовому столу мы с Почтарем добрались пешком. Прогулялись в скафандрах, топая по шпалам. В конце путей высились исполинские башни, зажимавшие…
Нет, это был не обычный супертяж с челноком «на спине». В моей «прошлой жизни» (а затем в «Гамме») Валентин Глушко, генеральный конструктор сверхтяжелого «Рассвета», решил прогнуться перед Горбачевым, и переименовал свою ракету в «Энергию», в честь «энергии перестройки». Не помогло.
Михаил Сергеевич увлеченно лизал иные задницы, и живо покончил с советской космонавтикой, зарубив перспективнейшие проекты во имя «нового мышления».
Но следует признать таланты Глушко — даже в условиях буржуазно-либеральной контрреволюции, то бишь «перестройки», он создал «Энергию-2», полностью многоразовую двухступенчатую ракету. Четыре боковых ускорителя — первая ступень — поднимали в небо вторую, к которой приделали киль и крылья от «Бурана».
Разгонные блоки отделялись и садились на парашютах, а центральный блок — полноценный орбитальный корабль! — выводил в космос сорок тонн и садился на аэродром, как всякий уважающий себя шаттл.
Затем Глушко еще чуток напрягся… Навесные ускорители «научились» разворачивать крылья и садиться по-самолетному, а вторая ступень сделалась пилотируемой. И получился…
— «Ураган»! — воскликнул Павел. — Хороша птичка?
— Хороша!
Две пары разгонных модулей обнимали «Ураган», как коротышки — баскетболистку. Между их круглобоких тушек высовывались лишь концы крыльев орбитера, да перо киля.
Космодромная команда не дала нам полюбоваться рукотворной громадой — суровые дяди в комбезах погнали командира корабля и пассажира к лифту. Вы на часы, дескать, смотрели? В космос уходят без опоздания!
Тесноватая лифтовая кабинка поползла вверх, и Почтарь, выглядывая в окошко, быстро договорил:
—
С верхней площадки открывались знойные пейзажи — волнистая рябь красных песков вдали, а под ногами — четкие серые плоскости, залитые бетоном. Неподалеку высилась мачта, увешанная несчетными рядами прожекторов, а еще выше задирались иглы молниеотводов, плетенные из металла.
— Объявляется готовность тридцать минут! — разнесли динамики весть с жестяным призвуком.
Мы с Пахой по очереди сунулись в люк, и по лесенке поднялись в пилотскую кабину. Бортинженер Римантас Станкявичюс, не оборачиваясь от пультов, махнул нам рукой.
В ложементы приходилось укладываться — с непривычки я справился последним. А вот переживать перед стартом как-то не довелось, уж слишком всё было интересно и ново для меня.
— Пуск!
— Есть — пуск.
— Зажигание!
— Есть — зажигание.
Земля и борт обменивались скороговорками, в суть которых я не вникал, полностью отдавшись ощущениям. И вот откуда-то снизу нахлынула дрожь и приглушенный гром.
— Предварительная… — диктовал дежурный офицер, перебирая величины растущей тяги. — Промежуточная… Главная… Подъем!
— Есть — подъем! — вытолкнул Пашка, и всё сдвинулось в мире.
Я почти чувствовал, как «Ураган» завис — и медленно, перебарывая гравитацию, потянул вверх. Навалилась перегрузка, стало трудно дышать, но я блаженно улыбался — всё было «по правде».
— Десять секунд — полет нормальный.
— Двигатели первой ступени работают устойчиво.
— Двадцать секунд — полет нормальный.
— Параметры систем управления в норме. Стабилизация изделия — устойчивая.
— Тридцать секунд — полет нормальный.
— Давление в камерах сгорания — в норме.
— Сорок секунд — полет нормальный.
— Тангаж, рысканье, вращение — в норме.
— Пятьдесят секунд — полет нормальный…
Мое внимание рассеялось, а мысли спутались. Я думал о том, что нынешним космонавтам пока что далеко до звездолетчиков. Даже звания межпланетников они пока не достигли.
И всё же мне скоро болтаться в невесомости — вне Земли, вне той привычной и размеренной жизни, которую мы ведем и устраиваем под зыбкой броней атмосферы. И — Луна…
«Don’t fuck up, Garin…»
Синева стратосферы понемногу темнела, замещаясь чернотой бесконечности, и я даже вздрогнул, когда двигатели смолкли, а тело утратило вес.
— Четыреста восемьдесят секунд. Корабль достиг заданной орбиты. Скорость полета — расчетная.
Тот же день по БВ, позже
Борт ТМК «Заря-3»
«Какая же она здоровенная!» — дивился я на «Салют-8». Целая гроздь блоков и модулей висела в пустоте, расправив на длиннущих фермах, словно паруса, плоскости радиаторов и солнечных батарей.