Долина белых ягнят
Шрифт:
— А скот?
— О скоте поначалу речь не вели. Коровы тут не были розданы под сохранные расписки. Редко кому удалось сохранить скотину. Оккупанты и их приспешники рыскали по ущельям, сгоняли скот и отправляли на бойню: кормить армию. Что не удалось съесть, оккупанты забрали с собой, чтобы в пути не голодать… Постепенно в ущелье стали возвращаться люди, кое-кто со скотиной. Но ни кормов, ни ферм не было. Гитлеровцы не просто скормили лошадям сено, а по приказу командования сожгли оставшиеся стога: дескать, сено идет партизанам.
Вот в таких условиях я должен был принять колхоз.
3. ПРИСЯГА
На
Многих я знал. Знали и меня в ауле по прежней работе. Знали про то, как я колхозные деньги спасал. Я пришел в полной боевой форме и с пистолетом на боку. Оружие не было лишним: партизаны с гитлеровскими холуями поменялись местами. Партизаны вернулись в аулы к мирным делам, гитлеровские прислужники, наоборот, из аулов подались в леса, в горы, в надежде отсидеться в пещерах, пока не возвратятся их хозяева.
Люди, услышав про принятие присяги, недоумевали. Что теперь — вместо бригад будут роты, батальоны? Бригадиры погоны станут носить? Пришли даже те, кто о благе колхоза совершенно не помышлял. Вдруг начнут присваивать звания, волновались эти люди, а их обойдут. Многие были уверены, что речь пойдет и о скоте, находящемся в личном пользовании, но на этот счет у меня были свои соображения. На меня давил Чоров, требовал согнать весь скот на фермы и числить его колхозным, сразу «дать план быстрого роста общественного поголовья». Я, наоборот, медлил, хотел сначала подготовить кормовую базу, восстановить животноводческие помещения, но понимал, что и затягивать решение этого вопроса нельзя. Бесхозный скот во время войны прибран к рукам самыми разными людьми, его могут пустить под нож.
Кстати, собрание проходило в том самом клубе, где произошла схватка капитана Локотоша с предателем Бештоевым.
— А-а, слышал, слышал. Исторический клуб. Капитана прикрывала толпа, иначе не унести бы ему ноги, — сказал Кошроков. — Но где-то в пути его все же подкараулили.
— Да. Устроили засаду.
— Что же было дальше?
— Я сказал: «Между нами недомолвок быть не должно. Вы меня избрали своим вожаком. Это для меня честь. Коня проверяют выездкой, сталь — оселком, а человека — делом. Перед нами трудная задача — восстановить хозяйство, вернуть людям достаток, радость труда, ощущение причастности к победам наших сыновей и братьев на фронте. Для этого мало засучить рукава. Надо встряхнуть собственную душу. Это я хочу первым на ваших глазах проделать с собой». Торжественно, неторопливо извлек я из-за пазухи книжицу, завернутую в красный платок, и говорю: «Достаю документ особой ценности. Он известен каждому из вас. В этот документ стреляли гитлеровцы, топтали его грязными сапогами, сжигали, хотели превратить в пепел. Но документ выжил, не сгорел, не истлел…» В толпе закричали: «Знаем, знаем — партбилет!» Я говорю: «Терпение! Не угадали! Я скажу, что храню под сердцем», и поднял над головой книжечку так, чтобы все видели. «Смотрите! Это устав сельскохозяйственной артели. Священная книга. Корана я не читал. В аллаха я не верю, но вера у меня есть. Верю в колхоз, в коллективный труд. Эту веру я исповедую и вероотступником мне не быть! Так вот: не на коране, на уставе сельскохозяйственной артели торжественно клянусь вам в трех вещах.
Во-первых, клянусь отдать все свои силы, знания, опыт колхозному делу.
Во-вторых, каждой буквой и каждым слогом этого писания… — я снова потряс над собой книжечкой, словом «писание» желая придать ей больший вес, — клянусь быть честным, не дать воровать никому. Уличите меня в нечестности — каждый из вас мне судья. Пока не кончится война, не ждите полновесного трудодня, не ждите зерна на трудодни. Но я клянусь третий раз — никому из
А теперь — хотите, оставляйте меня своим вожаком, хотите — нет!»
Я подошел к столу; чувствую: еле стою. Но креплюсь. Вижу, дошли мои слова до сердец, люди перестали шуметь. Я воспользовался тишиной, по ритуалу, придуманному мной, коснулся книжицей лба, потом приложил ее к губам и, придерживая у сердца, обратился к собранию: «Принимается моя клятва-присяга?» В ответ отовсюду послышалось: «Принимаем!», «Принимаем!» Нашлись, конечно, и злые языки: «Ты чистыми губами устав целовал?» Но их было мало.
Вот и вся история с принятием присяги.
Однако Чоров припер меня к стене: «Никто тебе не разрешит не выдавать колхозникам зерно на трудодни».
Я ему сразу врезал: «Ты первый и не разрешишь!»
Чоров такого не ожидал: «Как это?»
«Очень просто. Допустим, мы дадим план, рассчитаемся с МТС, отдадим долги. Останется зерно и на трудодни. Нет, не дай бог, чтобы мы не оставили на общественное питание, детсады, завтраки школьникам. Но в районе всегда найдется хозяйство, которое не смогло вырастить хороший урожай. Тебе же захочется, чтобы мы сдали зерно в счет будущего года и тем самым вытянули соседнее хозяйство в порядке, так сказать, взаимной помощи». Я вижу Чорова насквозь. Он весь урожай под метелку подметет, чтобы отчитаться перед обкомом.
Есть пословица: кто мед раздает — оближет свои пальцы; мы проживем как-нибудь, хотя бы запахом хлеба. Я хотел, чтобы люди наперед знали, что нас ждет, чтобы не питали напрасных надежд. Кончится война — иначе жить будем.
Кошроков подумал: «А ведь он чем-то похож на меня…»
— С нуля все начинали…
— С нуля? С ямы! Трудно было — ничего не скажешь. Лезь из кожи, покажи на деле, на что способен, находи выход из безвыходного положения, понимай нужды людей. С утра до ночи я в седло, успеваю за день побывать во всех хозяйствах, знаю, кто приболел, у кого горе в доме. Если у человека есть просьба, то он не ждет, когда председатель появится в правлении. Я сам его найду в поле или на ферме.
— Кто был до войны председателем райисполкома? — спросил Кошроков.
— Цишев.
— Нет. Мне называли русскую фамилию.
— Правилнов.
— Вот, вот, — Правилнов.
— Он и есть Цишев.
— Правилнов — это прозвище. Впрочем, сам он так к нему привык, что на собственную фамилию и не откликался. Всюду — пленум ли, актив, сессия — он садился в первом ряду, пожирал глазами докладчика. Выступает начальство — он кивает головой в знак согласия и громко выкрикивает «Правилно!» — в тех местах, где требуется одобрение. Сначала смеялись над ним, потом надоело. Он уверял, что ему дали прозвище не зря, мол, он человек правильный, находящийся на верном пути.
Оришев посмотрел на мясо, на соус. Все застыло, покрылось белой коркой жира.
— Не подогреть ли?
— Нет! Что ты! Спать будем. — Гость оглянулся на кровать.
— Да. Засиделись. Заговорил я тебя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1. ГРУШЕВЫЙ ЦВЕТ
Единственное окно кухни светилось во мраке. Люди привыкли: стряпуха ложится спать глубокой ночью, когда последние запоздавшие колхозники явятся к ужину и съедят свою миску супа с кусочком мяса да ломтик мажаджи — большого круглого каравая кукурузного хлеба. Сегодня Кантаса и Биля условились вообще не спать, чтобы сшить к утру из комиссарского подарка юбку и кофту. Биля выйдет провожать доброго гостя в новом наряде. Наверное, ему это будет приятно.