Долина белых ягнят
Шрифт:
— Ну, Доти Матович, узнаешь, кто несет нам еду? — Батырбек раскрыл дверь пошире, пропуская вперед радостную, взволнованную Билю. Гордо приосанившись, она несла поднос, где чего только не было: румяные лакумы, горячий шашлык из свежей баранины, нарезанная ломтиками брынза, две большие пиалы с чаем. Кошроков поразился: надо же, башлыка хватило на целую юбку, а из гимнастерки-то какую сшили отличную кофту… Биля преобразилась — похорошела, глаза засветились.
Гость тоже был счастлив. Как приятно доставить радость ближнему…
— Неужели
— Женщины захотят — все могут. — Оришев улыбаясь смотрел на Билю. Он вспомнил лохмотья, в которых та грелась на солнышке. Что значит наряд для женщины!
Биля ушла. Ей казалось — все только на нее теперь и смотрят.
Неожиданно появился наугад прискакавший Чоров.
— Клянусь аллахом, ты вовремя подоспел. Садись. — Батырбек уступил гостю свой табурет.
— Утренний гость, говорят, долго не засиживается. — Чоров был собран, бодр, его плоское лицо выражало удовлетворение: наконец-то удалось разыскать уполномоченного.
— Да и мы не засидимся, — в том же тоне ответил Кошроков, попивая из деревянной ложки густую, чуть солоноватую каракуру — чай с молоком, и закусывая брынзой с лакумом.
— Что ж ты, кроме чая, ничем не угощаешь гостя? — не вытерпел Чоров.
— Наркомовские сто грамм мы пили вчера. С утра не полагается, — ответил за хозяина уполномоченный. Правда, и вчера он категорически возражал, чтобы посылали за водкой в сельский магазин. Но Оришев был неумолим: «символически, по глотку». Глотки, правда, получились лошадиными…
— Да и на фронте не полагается с утра, иначе попадешь в штрафную роту, — шутил Чоров, словно полжизни провел на передовой.
— И здесь — фронт, — заметил Кошроков. — Вон какой ворох кукурузных стеблей взяли в окружение. Домолачиваем.
— Вот за это следовало бы по маленькой.
— На, держи. Здесь целая чаша. — Оришев принял из рук Кантасы тарелку, вилку и большую чашку с чаем. Все это он поставил перед председателем. — Пей, пока горячий. Из шиповника чай. Знаешь, как бодрит — не хуже «Охотничьей».
— Не по-партизански поступаешь, забываешь старые традиции. Помнишь, как мы соблюдали принцип — не оставляй на утро то, что можно выпить с вечера. — Чоров ложкой мешал чай. Утром он обыкновенно почти ничего не ел. Не было у него аппетита и на сей раз, зато говорил «райнач» не переставая.
— Разве обязательно пить? — укорял Чоров Оришева, — Важно провозгласить тост…
— Дядя Доти, запрягать лошадей? — деловитый вопрос Нарчо прервал эти разглагольствования. Мальчик рассмешил Кошрокова: приложил руку к шапке. К сожалению, эффектно щелкать каблуками Нарчо не умел.
— Запрягай, милый, запрягай. — Нарчо уже повернулся, чтобы идти, но Кошроков остановил его: — А ты поел, мой боевой ординарец?
— Поел, — нараспев ответил Нарчо, счастливо улыбаясь. Как было бы хорошо, если бы комиссар назвал его «мой боевой ординарец» в присутствии Кантасы… Мальчик побежал к ферме,
Спор о гостеприимстве продолжался недолго.
Увидев, что Кошроков вместе с Чоровым и Батырбеком выходит из комнаты, Нарчо лихо, по-кавалерийски, словно правил не линейкой, а пулеметной тачанкой, подкатил к крыльцу; отдохнувшие лошади остановились, перебирая от нетерпения ногами.
Из кухни вышла Кантаса. Она успела завернуть в чистую тряпицу гостинец для Нарчо. От волнения она все вытирала руки фартуком. За ней появилась Биля, довольная, улыбающаяся.
— Ну, хозяюшки, благодарность вам превеликая. А знаете — так угощать гостей рискованно. — Кошроков не отпускал теплую, пахнущую луком и жиром руку Кантасы. — Того и гляди, не захотят уезжать, а уедут — вернутся доедать то, что не смогли съесть. Оставлять-то — грех. — Доти и не догадывался, что говорит правду. — Один генерал спросил своих солдат: «Ну как, хватает харча?» — «Хватает, товарищ генерал, — отвечают солдаты, — даже остается». — «А что делаете с тем, что остается?» — «Доедаем, товарищ генерал, доедаем». Так и мы поступим.
Мужчины рассмеялись.
— И вам дай бог столько радостных дней, сколько кругов сделали ваши колеса по пути к нам. — Кантаса смущалась, но решила все-таки высказаться. — Вы думаете, что сделали добро только для Били? Нет. Вы всех нас обрадовали. Пришли женщины, увидели Билю — слез не сдержали, а сколько хороших слов произнесли… Вы добрый человек. Дай бог вам легкого пути… — Кантаса замолкла раньше, чем сама хотела.
Биля подошла к гостю, низко поклонилась, хотела поцеловать ему руку, но Кошроков не позволил. Он сам прикоснулся губами к ее натруженной руке, погладил молодую женщину по голове, пожелал ей всех благ, обещал еще приехать.
— Очень просим, очень, — в один голос говорили женщины.
Цурка никак не отставала от Нарчо, норовила забраться на линейку, стоит на задних лапках, передними упирается в ноги Нарчо, машет хвостом, глаз не отводит: возьми, мол, меня. Нарчо гладит собаку по мягкой шерсти.
— Куда ни приедешь — всюду твои друзья, Нарчо, — искренно удивлялся Доти Матович. — Даже собаки тебя знают.
— Так это же Цурка!
— Нарчо — парень известный, — согласился Оришев, легонько похлопывая «ординарца» по плечу.
«Укладывая» на сиденье больную ногу, Кошроков оглянулся. Чоров, желая попрощаться с Кантасой, сделал к ней шаг, но Кантаса насупилась, отвернулась и быстро зашагала прочь. Чорову стало неловко, он сделал вид, будто пошел не в ту сторону. И с линейкой ему не повезло. Кошроков не пригласил его сесть рядом, а Чоров прикинулся, будто не замечает этого:
— Вы не ждите меня. Я догоню. На конеферму едете? Мне надо еще на скотооткормочную базу завернуть. Я раньше вас буду на месте. Недаром говорят: пеший конному не попутчик. Я на машине, стало быть, для меня вы — пешие.