Дом Цепей

Эриксон Стивен

Смычок уставился на него и хмыкнул: — Ты меня искал ради чего-то?

Бальзам пожал плечами. — Не то чтобы. Типа того. Что ты думаешь о новых подразделениях капитана? Кажется, малость поздновато что-то менять…

— Это не что-то новое. Легионы Седогивого иногда строились по таком принципу. Так или иначе, новый кулак одобряет.

— Кенеб. Насчет него не уверен.

— А насчет сияющего лицом капитана?

— Тут я уверен. Он благородный, наш Ранал. Этим все сказано.

— Ты о чем?

Бальзам отвел глаза и начал следить

за полетом какой-то птицы. — Ох, только о том, что он нас всех убьет.

— А. Говори громче, еще не все слышали.

— Да им не нужно, Смычок. Все такого мнения.

— Мнение — это одно, болтовня — другое.

Подошли Геслер, Бордюк и сержанты Одиннадцатого, Двенадцатого взводов; все тихо переговаривались, знакомясь. Моак из Одиннадцатого был фаларийцем, медноволосым и с бородой не хуже, чем у Смычка. Копье разорвало ему спину от плеча до копчика и, несмотря на усилия целителя, он вздрагивал от боли в неловко сшитых мышцах. Второй сержант, Фом Тисси, коренастый и с лицом, довольно красивым для лягушки — щеки в оспинах, а руки в бородавках — стащил шлем, и все увидели, что он почти лыс.

Моак долго пялился на Смычка, словно желая что-то отыскать в памяти, потом вытащил из кошеля на поясе рыбью косточку и принялся ковырять в зубах. — Кто-нито слышал о солдате-громиле? Тяжелая пехота, роту точно не знаю и даже легион. Звать Непотребос Вздорр. Слышно, он за ночь убил одиннадцать налетчиков.

Смычок поднял глаза на Геслера, но лица обоих сержантов остались спокойными.

— А я слышал, в одну ночь восемнадцать, а потом тринадцать, — сказал Фом Тисси. — Спросим у низколобых, когда встретим.

— Ну, — ткнул пальцем Смычок, — одну уже встретили. — Он повысил голос: — Острячка! Подойди к нам на миг, если не против.

Казалось, от женских шагов задрожала земля. Она была напанкой; Смычок гадал, считает ли она себя женским или мужским родом. Мышцы на руках толще, чем на бедрах. Волосы она срезала, на круглом лице выделялось кольцо в носу. Глаза, однако же, были красивыми, изумрудно-зелеными.

— Ты слышала о другом из тяжелой пехоты, Острячка? О Непотребосе Вздорре?

Необыкновенные глаза раскрылись шире. — Говорят, убил пятьдесят налетчиков.

— Из какого легиона? — спросил Моак.

Та пожала плечами: — Не знаю.

— Значит, не нашего.

— Тоже не знаю.

— Тогда, — бросил Моак, — чего ты вообще знаешь?

— Убил пятьдесят. Можно уйти? Писать хочу.

Все смотрели ей в спину.

— Как думаете, она стоя? — поинтересовался Тисси, ни к кому в особенности не обращаясь.

Моак фыркнул: — Почему не сходить, не спросить?

— Умереть не спешу. Давай сам, Моак?

— А вот и сержанты тяжелых, — заметил Бальзам.

Мозель, Собелоне и Тагг могли сойти за родичей. Все из Малаза, типичная для острова помесь племен; воздух вокруг словно пропитался опасностью, но виной тому были не столько их габариты, сколько движения. Собелоне была самой старшей — суровая на

вид женщина с проседью в длинных волосах, глаза цвета неба. Мозель, тощий и с раскосыми глазами, что намекало на примесь канезской крови. Волосы его были заплетены и обрезаны на длину пальца, как заведено у джакатаканских пиратов. Тагг, самый здоровенный из троих, вооружился коротким топором, а деревянный щит за плечами отличался тяжестью, громадными размерами и был окован оловом и бронзой.

— Кто из вас Смычок? — спросил Мозель.

— Я. А что?

Мужчина пошевелил плечами. — Ничего. Просто интересно. А ты, — кивнул он на Геслера, — тот моряк, Геслер.

— Именно. А что?

— Ничего.

На миг повисло неловкое молчание, затем заговорил Тагг — голос тонкий, исходящий, заподозрил Смычок, из поврежденной гортани. — Мы слышали, завтра Адъюнкт пойдет к стене. С мечом. А потом? Она ее рубанет? Это песчаная буря, нечего рубить. И разве мы уже не в Рараку? В Святой пустыне? Не кажется другой, даже не чуется другой. Почему нам просто их не подождать? Или пусть остаются в проклятой пустоши, пока не сгниют. Ша'ик хотела империю песков, пусть получает.

Слушать ломаный голос было мучением; Смычок уже воображал, что Тагг не заткнется никогда. — Вопросов много, — произнес но поспешно, едва здоровяк со свистом втянул воздух. — Эту империю песка нельзя здесь оставить, Тагг, потому что она гнилая и начнет расползаться — мы потеряем Семиградье, а мы уже слишком много крови за него пролили, чтобы всё так оставить. И мы в Рараку, но на самом краешке. Она может быть святой пустыней, но выглядит как любая обычная. Если в ней есть сила, то действие ее на тебя проявляется не сразу. Скорее она не действует, а дает. Не так легко объяснить… — Он пожал плечами и закашлялся.

Геслер тоже кашлянул, прочищая горло. — Стена Вихря — это колдовство, Тагг. Меч Адъюнкта — отатарал. Будет схватка между ними. Если меч Адъюнкта проиграет, все мы пойдем домой… или назад в Арен…

— Не так я слышал, — встрял Моак и сплюнул. — Мы пойдем на север, если не сумеем пробить стену. На Г» данисбан или Эрлитан. Ждать Даджека Однорукого и Верховного Мага Тайскренна. Слышно даже, Седогривого могут отозвать с Корелской кампании.

Смычок вытаращился на говоруна: — В чьей тени ты постоял, Моак?

— Ну, разве тут нет смысла?

Вздохнув, Смычок встал. — Напрасно тратим дыхание, солдаты. Рано или поздно станем глупостью лупоглазой. — Он пошел туда, где поставили палатки его солдаты.

Они, в том числе Каракатица, собрались вокруг Бутыла, а тот сидел скрестив ноги и вроде бы игрался с сучками и палочками.

Смычок застыл на месте, по телу пробежал суеверный холодок. «Боги подлые, на миг я подумал, что вижу Быстрого Бена, а взвод Вискиджека столпился, следя за рискованным ритуалом…» Он слышал тихое пение откуда-то из пустыни, пение, словно лезвие меча прорезавшее рев Вихря. Сержант потряс головой и пошел дальше.