Дом Цепей
Шрифт:
Менее чем в двух тысячах шагов впереди оазис, воздух густ от пыли и копоти множества костров. Стада коз среди кустарников, в тени деревьев. Остатки грубой, круглой оборонительной стены тянутся в обе стороны.
Лостара потащила Жемчуга вниз.
Почти у основания холма она услышала коней справа. Присела, бросив Жемчуга рядом, и следила, как с северо-запада проехала дюжина всадников. Их понурившие головы скакуны выглядели заморенными. Мятежники везли двоих пленных.
Даже при наступивших сумерках Лостара распознала
Воины ехали без разведки, не снижая бега коней, пока не оказались в оазисе и не пропали под кожистыми листьями пальм.
Лостара огляделась и решила, что здесь стоит остаться на ночь. Низменность под защитой склона — здесь их не увидят ниоткуда, кроме гребня. К тому же сгущается ночь. Она проверила состояние Жемчуга, поморщилась при виде багрового синяка на виске. Однако дышал он ровно, сердце билось размеренно и без спешки. Разостлав плащ, она перекатила его, связала и вставила кляп.
Через некоторое время фигура показалась из теней, на миг застыла и пошла к ним. Остановилась над Жемчугом.
Лостара услышала тихое ворчание. — Ты едва не раскроила ему череп.
— Он тверже, чем можно подумать, — ответила она.
— Было ли это так необходимо?
— По-моему да. Если не веришь, к чему было меня вербовать?
Котиллион вздохнул. — Знаешь, он человек неплохой. Верен империи. Ты жестоко испытывала его самообладание.
— Он готов был вмешаться. Непредсказуемо. Я сочла, что ты пожелал бы расчистить путь.
— Вначале — да. Но я усмотрел некую пользу в его присутствии, когда дела полностью… развернутся. Позаботься пробудить его завтрашней ночью, если он сам не сумеет.
— Очень хорошо. Если настаиваешь. Хотя я уже глубоко влюблена в новообретенный покой и одиночество.
Кажется, Котиллион вглядывался в нее. Затем бог сказал: — Тогда оставляю тебя, потому что ночью у меня есть другие задачи.
Лостара сунула руку в кошелек и бросила ему предмет.
Он поймал его и уставился в ладонь.
— Я решила, это твое.
— Нет, но я знаю, кому это принадлежит. И рад видеть. Можно оставить себе?
Лостара пожала плечами: — Мне нет дела.
— И не должно быть.
Услышав в тоне сухое удовлетворение, она начала раскаиваться в том, что отдала находку, что она для нее важна, хотя сейчас и непонятно чем. «Подозреваю, уже поздно». — Ты говорил, что уходишь?
Похоже, он обиделся и тут же исчез в вихре теней.
Лостара легла спиной на каменистый грунт и удовлетворенно закрыла глаза.
Ночной бриз был на удивление теплым. Апсалар стояла у крошечного окна, обозревая ущелье. Ни Могора, ни Искарал Паст не жаловали вниманием эти высоты, разве что когда необходимость гнала их на поиски еды, и потому компанию ей составили шесть старых седых бхок'аралов. Они ворчали и сопели, неуклюже возясь на захламленном
Пока бхок'аралы шумели сзади, Апсалар смотрела на пустоши. Песок и выступы известняка стали серебряными в свете луны. На грубые стены у окна садились сытые ризаны, издавая тихие шлепки, и заползали в трещины, прячась от наступающего дня.
Крокус спал где-то внизу, пока хозяин и хозяйка выслеживали друг дружку в темных коридорах и пыльных комнатах монастыря. Никогда она не ощущала себя такой одинокой и никогда, поняла она вдруг, так не утешалась уединением. Пришла пора перемен. Затвердевшие слои души размягчаются, находя новую форму под незримым внутренним давлением.
Что всего страннее: она начинает презирать свою компетентность, свои смертельные умения. Их вложили, силком вбили в кости и мускулы. Они пленили ее, заковали в ледяные доспехи. Теперь, пусть нет бога, она ощущает себя двумя женщинами.
Вот интересно: в какую из них влюбился Крокус?
Но нет, здесь нет тайны. Он принял обличье убийцы, верно? Юный лупоглазый воришка из Даруджистана сделал из себя жестокое отражение… не Апсалар — дочки рыбака, но Апсалар — ассасина, холодной убийцы. Он верил, что сходство создает самые прочные узы. Наверное, сработало бы, люби она свое ремесло, не находи она его горьким и отталкивающим. Не ощущай она цепей, крепко спутавших душу.
И компания в тюремной камере ей не нужна. Он любит не ту женщину, не ту Апсалар. А она настоящая — для Крокуса, не для Резака. Итак, они вместе, но разделены, близки и чужды. Похоже, тут ничего не сделаешь.
Ассасин внутри нее предпочитает одиночество, а дочь рыбака находит в этом удовлетворение, хотя совсем иным путем. Первая не может позволить себе любовной слабости. Вторя знает, что любят не ее. Как Крокус, она стоит в тени убийцы.
Нет смысла бунтовать. У рыбачки нет опыта и силы, чтобы бросать вызов неумолимой воле ассасина. Вероятно, так же Крокус сдался Резаку.
Она ощутила присутствие рядом и промурлыкала: — Жаль, что, уходя, ты не забрал с собой всё.
— Предпочла бы, чтобы я оставил тебя брошенной?
— Брошенной? Нет, невинной.
— Невинность лишь тогда является добродетелью, девочка, когда она временна. Ты должна уйти и оглянуться, созерцая нетронутую чистоту. Оставаться невинной — всю жизнь сгибаться под гнетом незримой и неизмеримой силы; и понять однажды, что ты уже не узнаешь себя. Вот тогда ты поймешь: невинность была проклятием, сковала тебя, оглушила, лишила любого выражения жизни.
Она улыбнулась тьме. — Но, Котиллион, лишь знание помогает нам увидеть цепи.
— Знание заставляет глаза увидеть то, на что они смотрели всю жизнь. Ты владеешь необычайными умениями. Они даруют тебе силу. Правда в том, что отрицать это нет смысла. Ты не можешь отменить сама себя.