Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца
Шрифт:
– Все это валится чохом за пару седмиц, - кивнул Реми.
– Давать ребенку, из которого хочешь вырастить воина, отцовский меч нельзя. То, что он выдумал, должно вводиться десятки лет.
Герцог Алларэ и Фиор начали на пару перечислять все указы, принятые за три седмицы, прошедшие после коронации. Саннио сначала слушал, потом отвлекся, безумно созерцая колыхание бледно-кремовой занавеси, отгораживавшей кабинет от послеобеденной жары. В душе медленно рождалось несогласие с обоими обсуждавшими. Герцог Скоринг - дурной и подлый человек, это несомненно, но не слишком ли предвзято алларцы
И - не ошибся ли герцог Алларэ, считая, что скорийцы и бруленцы в любой момент готовы отложиться и присоединиться к Тамеру? Тот, кто сам себя считает только временщиком, ищущим власти лишь ради наживы, едва ли будет издавать столько указов, нацеленных лишь на одно: привести Собрану к истинному величию...
"Ну так что, простим ему все, облобызаем и благословим на регентство?
– спросил ядовитый внутренний голос.
– Все забудем?"
– Алессандр, для кого мы тут все объясняем, если вы ловите ворон?!
– голос уже отнюдь не внутренний, а вполне себе снаружи, да еще и крайне негодующий.
– Вернитесь к нам, прелестное дитя! Точнее уж, отвратное!
– Простите, герцог...
– Вы не слушаете, а потом будете стенать, что ничего не понимаете! Как же вы научитесь?
– Реми рассердился всерьез и надолго.
– Вы, будущий герцог Эллонский... Что вы там увидели в окошке?
– Не в окошке. Я... да, я не понимаю. Но я не понимаю другого. Почему вы считаете дурными решительно все нововведения?
– Что я считаю?
– герцог Алларэ словно налетел на ходу на стену, изумленно повернулся к бастарду.
– Фьоре, вы, случайно, не догадываетесь, о чем это он?
– Я предпочитаю позволить ему объясниться самому, - покачал головой Ларэ. Саннио благодарно кивнул.
– Поймите, я ни в коем случае не считаю, что Скоринг достойный человек. Но то, что он делает, все эти указы, это же нужно! Это перемены!
– Вы что, - таким тоном Реми мог бы спрашивать слугу о том, что в его тарелке делает таракан, - считаете, что я позволил себе смешать личное и государственное?..
Алессандр сжался в кресле под взглядом герцога Алларэ. Такое лицо - золотая маска с холодными мертвыми изумрудами на месте глаз, - у него было лишь однажды, после аудиенции у покойного короля. "Ну почему, почему я всегда ухитряюсь оскорбить именно тех, кого люблю?
– с тоской подумал юноша.
– За что это мне?"
Нужно было возражать, объясняться, но слов не было - да и оказались бы они пустой ложью. Именно так он несколько минут назад подумал, размышляя об излишней предвзятости; да, мыслями было стыдно, и они извивались, заменяя одни формулировки на другие, но смысл был именно таков: герцог Алларэ смотрит на все, что делает противник, под углом, который определили его личные претензии. Трижды и четырежды справедливые, видят Сотворившие, но...
Стыдно, до чего же стыдно!
И - не объяснишь, да что тут можно объяснить, когда все обстоит именно так, как алларец и сказал...
– Реми, помилуйте, вы
– Ларэ встал за креслом Саннио, опустил ладони на спинку - словно укрывая; и от этого стало вдвойне тошно.
– С вашего позволения, я объясню, почему в подобной форме...
За него еще и заступались, помимо всего прочего!
– Господин герцог не ошибся, - мертвым голосом прервал защитника юноша.
– Я прошу простить меня.
– По крайней мере вы честны, - проговорил Реми. Резко очерченные губы едва двигались, роняя тяжелые, словно капли ртути, слова.
– Однако ж вы меня... разочаровали.
Саннио знал, какое слово должно было прозвучать на самом деле, знал и другое - почему герцог в последний миг заменил его другим. Лишь ради общего дела, и ради Руи, своего друга. Примерно так же он готов был терпеть присутствие в своем доме Лебелфа. Сам молодой человек вдруг оказался только залогом единства, гарантом того, что Эллона поддерживает Алларэ - и все это лишь по его собственной вине.
Доверие, уважение, вера - разве сочетается все это с мелкими и пакостными мыслишками, с позой самого умного, видящего чужие движения души насквозь, с легкой и беспечной готовностью приписать другому слабость, глупость, предвзятость?..
Стыдно и до дрожи в обессилевших руках противно от сделанного; но, наверное, еще противнее было бы, не обрати Реми на это все внимания. Только непонятно, что же делать. Пусть хочется со слезами умолять о прощении, о милости настоящего и искреннего прощения, не тех пустых слов, которыми обмениваются благородные господа - но нельзя же; и уж тем более - не при двух свидетелях, это значит - сделать еще хуже, но можно ли будет потом? Или - станет поздно... а не поздно ли сейчас? Разбитое стекло, разлетевшийся на осколки бокал не соберешь, не склеишь...
– Сандре...
Воплощение несчастья, растекшееся по креслу, изумленно вскинулось. Оказалось, что и Фиор, и Андреас уже вышли - когда? Это как же глубоко надо было задуматься?
Саннио остался с герцогом Алларэ наедине. Реми по-прежнему смотрел на него, но уже не с тем - недавним - неживым лицом, а удивленно задрав бровь.
– Вы, конечно, меня огорчили, но...
– Алларэ тряхнул головой по старой привычке - тогда грива переливалась роскошной волной: привычный просчитанный жест; а теперь лишь выражение недоумения.
– Это не повод умирать в моем кресле. Не в моем, впрочем, тоже. Мужчине негоже увядать, как мимоза. Этим вы привлекаете к себе слишком много внимания. Сейчас вот, извольте видеть, я трачу время не на дела, а на ваши страдания. Угадайте, почему?
– Из-за дяди?
– ох, и опять стыдно, только уже за другое.
– Неверно. Потому, что вы лишь весной узнали, кто вы и что вы. Через пару седмиц я уже не смогу себе позволить эту роскошь. Сандре, запомните раз и навсегда, есть только один достойный способ жить: стиснуть зубы и делать дело, - Реми вздохнул.
– Вы же умеете...
"Умею, - хотел сказать Саннио.
– Умею, если это не касается вас, дяди, Фиора... всех тех, кого я люблю. А рядом с вами я становлюсь круглым дураком, не понимающим ровным счетом ничего..."