Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
Я уже объяснила тем двоим, что надо было делать. Похоже, они боялись в ту минуту меня больше, чем испанцев – а я боялась, как бы со страху не натворили глупостей.
– Ну, храни нас боги! Пошли!
Стюард – средних лет мужчина, с татуировкой на лице (я его только наверху разглядела хорошенько) вытолкал меня наверх, подвел к столу и объявил:
– Дон Диего желает отдохнуть, а этой женщине велел, чтобы она для вас сплясала.
Сам подобрал на столе доску, на которой резали сыр и ветчину, и деревянным черенком ножа стал отбивать ритм:
Bayla, bayla, negra,
Mueva la sintura
Que a mi me da locura
De verte asi baylar.
Con tus movimientos me voya morir,
Con tus movimientos me vas a matar
Bayla, ya, negra, ya,
Mueva ya, negra, ya.
Ну, так я и пошла плясать, подпевая. Хорошо хлебнувшие бродяги стали отбивать ритм по столу. А я, кружась, переместилась в сторону корабельной кормы, да так там и осталась.
Bayla, ya, negra, ya Тряпок на мне было наверчено уйма, и вот потихоньку, одну за другой я начала их сбрасывать.
Mueva ya, negra, ya…
Все до единого таращились на меня. Скажу, не совру, посмотреть было на что. Если я сейчас, в сто лет без малого, еще хоть куда, – вообразите меня в мои тогдашние двадцать восемь. Ни капли жира, мускулы как пружины, кожа гладкая и блестит, и все выпуклости и впадины круглы как раз настолько, насколько нужно.
Нет, я вполне понимала тех мужчин, что готовы были из-за меня сломать себе шею.
Вот и эти выворачивали себе шеи, не отрываясь, пялили на меня глаза. А ритм убыстрялся:
Bayla, bayla, negra…
Никто не заметил, как исчез стюард, как Эва, согнувшись под тяжестью мешка, шмыгнула на правый борт, под прикрытие возвышения у средней мачты.
Mueva la sintura…
Зато мне было видно, как стюард возился с засовом, как приподнял крышку, как Эва пролезла туда, а потом приняла мешок с оружием.
Обернись кто-нибудь в этот момент – крыть нам было бы нечем. Но в это время – Que a mi me da locura… я одну за другой расстегивала пуговицы на мужской рубахе, а затем – De verte asi baylar… батистовая рубаха соскочила с плеч, держалась только на запястьях, затем я переложила обе мараки в правую руку, затем в левую, и вот рубаха уже валяется на досках, а я, до пояса раздетая, двигаю талией, бедрами, плечами – так, что груди трясутся, и пою:
Con tus movimientos me voy a morir…
До того ли им было, чтобы оглядываться? Они меня уже сожрать были готовы и ели глазами, а когда я сдернула головную повязку и упали на спину шестнадцать моих кос, они дружно взвыли:
Con tus movimientos me vas a matar…
Я начала разматывать то, что навертела вокруг талии. Крышка люка приподнялась, и из нее первым вылез Идах – с натянутым луком и пучком стрел в зубах, потом Факундо и Каники с пистолетами, и остальные за ними с чем попало перли на палубу.
Идах поднял лук и прицелился.
Последний поворот, пестрый сатин падает на палубный настил, и туда же падаю я – в чем
Тут-то и началось. Три пистолетных ствола и восемь стрел, выпущенных одна за другой в упор – кому угодно мало не покажется. Хоть Идах и был с жестокого похмелья, свое дело он знал, и руки работали независимо от больной головы.
Шум, стон, вопли. Эти испанцы были не чета майоралям и плантаторам, – народ обстрелянный и тертый, все не хуже того одноглазого. Попросту, они были пираты – все как один с оружием и все схватились с места мгновенно, даром что были пьяны.
Они успели сделать по выстрелу из пистолетов, а перезаряжать оказалось некогда.
Пошла рукопашная. Но нож в рукопашной всегда уступит мачете. Испанцы отбивались как могли – солдаты против рубщиков тростника.
Про меня все забыли, а зря. Свою "Змею" я нашла под грудой тряпок и достала еще двоих.
Схватка была жестокой и скоротечной. Не прошло двух минут после того, как оборвался ритмический напев, как на палубе все кончилось.
Оставалось человек десять или двенадцать в кубрике.
Я лихорадочно заряжала пистолеты. Внизу выжидательно притихли. Потом стало слышно, как кто-то поднимается вверх по лестнице.
Едва-едва бродяга высунул голову, как на него с разных сторон нацелилось столько пистолетов и ножей, что хватило бы на полбатальона. Он побледнел и поднял руки.
– Скажи остальным, чтоб не валяли дурака и вылезали без оружия, – сказал Каники. Аргументы в пользу сдачи были весьма убедительны. Одиннадцать человек поднялись из кубрика, а за ними – Неса, Хосефа и Долорес, все три в совершенно растерзанном виде, едва кутавшиеся в разодранные лохмотья.
– Теперь все, – сказала я.
– Ну да! – возразил Факундо. – А что делать с теми белыми, что сидели с нами в трюме? Их там полтора десятка человек, и ни один по-испански не свяжет двух слов.
– А ну-ка!
Гром подошел к люку и открыл крышку. По лестнице уже поднимались. Действительно, белые – заросшие щетиной, оборванные, бледные, щурили глаза от солнца – видно, давно сидели в темноте. Впереди шли двое – один молодой, другой пожилой, одетые лучше других. Не потому, что их одежда была целее, а потому, что лохмотья были из хорошей ткани. Остальные в обычной матросской холщовой робе. Вот они проморгались, прослезились, и вижу, с каким любопытством двое явных начальников уставились на меня, да и остальные тоже.
Проклятье! Только тут я сообразила, что как закончила танцевать считанные минуты тому назад, так и разгуливаю по палубе – в одном ожерелье, с ножом и двумя пистолетами в руках. Было отчего поползти краске по розовым щекам молодого и зашептаться сзади матросам.
Шептались, между прочим, по-английски. По-английски я их и спросила:
– Кто вы, черт возьми, такие и за каким дьяволом попали в трюм?
Старший сверкнул глазами изумленно, но оставался невозмутим… как настоящий англичанин.