Дом старого барона
Шрифт:
Она погналась за поросенком с ухватом, ругаясь на весь белый свет. Скот не разбирал, куда ему бежать, и после нескольких кругов наконец выскочил в дверь. Противный братец захохотал, но матушка ловко стукнула его ухватом по голове.
– Паршивец, - сказала она охрипшим от крика голоса.
– Ну погоди! Хоть трое штанов из чертовой кожи натяни сегодня, отец тебя так выпорет, что у тебя зад запылает.
Запахло подгоревшей кашей, и матушка замерла. Теодор воспользовался мигом и скрылся с глаз долой следом за поросенком.
– Что ж за день сегодня!
– воскликнула она, опираясь на ухват, и плюнула
– Дьявол по вам обоим плачет! И зачем я только вышла замуж за вашего отца? Шла бы за мельника, не знала бы забот... Господи, хоть остаток дня подари славным!
Ни отец, ни бабка не вернулись домой, даже когда уже начало темнеть. Вернулся голодный Теодор и повинился перед матушкой, получив щедрую порцию подзатыльников и ругательств, Лене перебрала пшено и подшила порванный подол, подгоревшая каша успела остыть, но их все не было и не было, и матушка даже выбегала несколько раз на улицу, чтобы поглядеть, горит ли огонек в кузне. Лене услышала, как соседка сказала, что девчонки, пасшие утят, пропали, и никто не видел их с утра, кроме Магдалены. Ей стало страшно, но она успокоила себя тем, что в их деревне никогда и ничего не происходило. Отец и бабушка, должно быть, отправились на их поиски.
– Идите уж спать, - не выдержала матушка, когда Теодор уже ткнулся носом в стол, задремав. Он пытался повторять псалом, который велел ему выучить священник, но не мог вспомнить дальше третьей строки. Матушка желала, чтобы он стал певчим в церкви, чтобы быть поближе к господам; отец хотел, чтобы он был кузнецом, но брата интересовали только проказы, и не проходило недели без порки.
– А как же козочка?
– заикнулась было Лене, подрубавшая полотенце, но матушка взглянула на нее так, что она беспрекословно пошла в постель, чтобы не получить подзатыльника.
Заснуть она не могла. В голову лезли дурацкие мысли: то казалось, что козочку уже съели волки, то вновь появлялись девчонки, которые дразнили ее ведьмой и дурочкой, и Лене краснела от обиды, придумывая резкие ответы, которые никогда не смогла бы высказать им в лицо. Ее вновь толкали в омут, полный мягких водорослей, липнувших к ногам, но теперь она вовремя успевала заметить подлость и вместо того напоминала им об утятах.
– Что с нами будет?
– послышался ей усталый голос отца сквозь сон.
– Не детские это шалости...
Лене заворочалась, пытаясь скрыться от стыда, но вместо этого проснулась и разлепила глаза. На соломенный матрас падал слабый отблеск от свечи, безжалостно освещая бахрому от порванной дырки.
– Говорят, что кто-то поехал в город, чтобы рассказать епископу о произошедшем.
– Нам нечего бояться, - вступила матушка, но по ее голосу было слышно, что она была чересчур напугана.
– Что мы сделали? Ничего! Наша девочка невинна... Она ничего такого не делала!
– И господин епископ уже рассматривал мое дело пять лет назад, - заметила бабка Магда, и Лене невольно успокоилась, так ее голос был тверд и даже насмешлив.
– Обычно они делают это каждые десять лет. Всего-то осталось ему подождать еще пяток.
– Матушка! Они ведь могут отлучить от церкви всю деревню... И что нам тогда делать?
– Не хватит у них на это пороху. А если отлучат... Что ж, зажившиеся старики - вроде меня, - помрут, а вам придется бежать в
– Да, матушка, - неохотно согласился отец. Лене так и видела внутренним взором, как его грубые пальцы мнут деревянную ложку или нож от волнения.
– Только это ты нарочно туда камней натаскала.
– Ну!
– бабка Магда, кажется, улыбнулась.
– Пара камней не в счет. Господь больше любит тех, кто на месте не сидит и своими руками богатство делает. Тебе бы пора усвоить этот урок. Твой-то отец хорошо это знал и никогда не брезговал брать то, что само в руки идет.
– Не хочу я никуда идти, - пробормотал отец.
– Всю жизнь здесь жил, так что ж срываться, как вору какому?
– Об этом пока и речи нет, - отрезала бабка.
– Пусть приезжают эти городские, а там разберемся. Девчонку жаль. Так рано жизнь закончить, нужно судьбу прогневить. И без козы мы остались на зиму, но тут уж я сама виновата, разбаловала Магдалену.
В бок Лене достался удар, и она чуть не завопила от неожиданности.
– Слышишь, - прошипел ей на ухо брат.
– Все из-за тебя!
Она стукнула его в ответ, и они завозились, скинув лоскутное покрывало на пол, пока сильные руки бабки не выкрутили им уши.
– Вот ведь щенята какие!
– с веселым удивлением сказала Магда.
– Подслушивают взрослые разговоры! Марш назад, пока не взяла палку!
– она отпустила их и добавила: - А то, что услышали, из головы выкиньте. Не ваше это дело, пострелята.
– Ты сердишься?
– робко спросила Лене, потирая распухшее ухо, в котором живо билась кровь.
– Я-то что! Вот как в декабре явятся к нам Клаубауф вместе с Шабманном, запихнут вас в мешок да унесут в преисподню, если слушаться меня не станете. Никогда не позавидую детям, которым вырасти придется да рога весь год начищать и шерсть у бесов расчесывать.
Она еще попугала их, пока дети не развеселились, несмотря на бледные лица родителей, сидевших у стола молча, будто призраки, и не выкинули беду из головы. Когда они устали смеяться и заснули, матушка вдруг тихо заплакала, и отец обнял ее за плечи.
Матильда не сильно любила свое имя, которым одарила ее покойная мать: Матильда-Шарлотта-Анна-София, баронесса фон Нидерхоф. Кто в здравом уме выговорит эти имена подряд, не сломав челюсть? Да и кто вообще способен на разговор в глухом лесу, где стоял дедов дом?
Она показала язык своему отражению, и русоволосый мальчишка-кавалер ответил ей тем же. Из всех имен она кое-как признавала только Матильду, просто потому, что из него было легко сделать мужское имя Матиас. "Все здесь для мальчишки, - говорила она деду, когда тот был в хорошем настроении.
– Даже ваши слуги умеют шить только мужскую одежду! Старое латаное девичье платье лучше цепляется за щепки и гвозди, которых в этом доме полным-полно. Не буду его носить!" Барон фон Ринген ворчал на внучку, что ей стоило бы подумать о манерах, но глядел на нее благосклонно - ведь она была последней из его рода, его гордостью и надеждой. Он всегда говорил об этом, стоило ему выпить лишнего за ужином.