Дом тихой смерти (сборник)
Шрифт:
— Ржаную. Вот, пожалуйста, моя доля.
Ковалики занимали две комнаты на втором этаже — одна была угловая и выходила во двор, вторая — на центральный вход: Царящий в обеих комнатах беспорядок не имел ничего общего с так называемым художественным. Книги, альбомы, плакаты, краски и кисти валялись вперемежку с разнообразными предметами гардероба, преимущественно дамского. Первая комната, получившая громкое название мастерской, была вся пропитана едким запахом масляных красок, олифы и чего-то еще, неизвестного Арту.
Жена художника
— Рады, мы очень рады вам! Последнее время все вечера мы проводим дома. Олесь работает, о дансингах приходится забыть, разве что кафе, да и то изредка…
Бакс знал, что это «изредка» означало каждодневное многочасовое сидение в кафе за чашечкой черного кофе, но, разумеется, ничего не сказал.
— А вы не бываете в кафе? Мне кажется, я как-то вас видела там.
— Очень редко.
— А сколько в Свиноустье кафе! Их владельцы гребут деньги лопатой! Что вы скажете на этот счет?
— О владельцах? Хорошо зарабатывают, как и на каждом курорте, куда отдыхающие приезжают тратить деньги. «Ну и баба! Неужели придется говорить на такие темы?»
— Ничего себе! Олесь, ты слышал?
Олесь не слышал, так как был занят откупориванием бутылки вина, ибо, как оказалось, его жена водки не пила. Борьба с пробкой поглощала все его умственные и физические силы Наконец художник победил.
— Над чем вы работаете? — задал Арт сакраментальный вопрос.
— Пишу портрет Нинки.
— Ох, не смотрите! Нельзя смотреть, пока не закончено! — вскричала супруга художника, подбегая к закрытому полотну и стаскивая завесу.
Детектив немного разбирался в живописи и мог отличить хорошую работу от мазни. Перед ним была мазня. На картине размером сто на шестьдесят была изображена обнаженная женщина. Ее лицо художник намеренно лишил характерных черт, иначе ему пришлось бы изобразить супругу со свойственной ей гримасой — смесью униженности и зависти. Зато с фотографической точностью он воспроизвел толстые бедра, обвисшую грудь, дряблое тело. «Неудивительно, что он стал алкоголиком», — подумал Арт, испытывая все большую антипатию к женщине и проникаясь жалостью к художнику.
— Ну и как? — с вполне понятным опасением спросила пани Ковалик.
— Неплохо, — удалось ему выдавить из себя. Если бы у нас за ложь полагалась смертная казнь, детектив уже висел бы.
— Вот видишь, Олесь! А ты не хотел меня рисовать! Представьте себе, он считает, что портреты получаются у него хуже акварелей! Акварелей!!
Сколько презрения заключалось в последнем слове!
— Я не знаток, к тому же я еще не видел других работ вашего мужа.
— Пожалуйста, вот они. Мои портреты, пейзажи, натюрморты. Ну и эти самые акварели.
Презираемые пани Ковалик небольшие картины были очаровательны, отличались легкой, воздушной цветовой гаммой; простотой и абсолютным отсутствием претензий.
— Мне они очень нравятся.
— Вам не откажешь во вкусе, — заметил художник и наполнил бокалы,
— Ладно, я согласна, акварели тоже хороши, — снизошла жена художника, — но портрет, обнаженная натура, все-таки ни с чем не сравнится. Возьмем Рубенса…
— Нинка, хватит этих аналогий. Ну куда мне до Рубенса?
Художник подмигнул Баксу, и тот понял, что у бабы просто-напросто пунктик на красоте собственного тела.
— А знаете, сколько заплатили за мой обнаженный портрет в Катовицах? Один адвокат из Варшавы заплатил семь тысяч злотых!
— За акварели я получил больше, — заметил художник.
— Тогда ты еще не пил!
— Ладно, Ниночка, давай не будем при госте… И этот акт тоже продадим. А вы, пан Ковальский, выберите себе что-нибудь небольшое, я хочу сделать вам подарок.
— Зачем же подарок? Я могу купить. Вот хотя бы эту акварель. Сколько вы за нее хотите?
— Двести злотых, — быстро ответила пани Ковалик.
— Нинка! Ведь такие мы продаем по сто!
— Я куплю по двести и возьму три штуки, можно? Мне давно хотелось что-то такое повесить у себя в комнате.
— Разумеется, но вот эту возьмите дополнительно, бесплатно.
— Олесь, пусть пан Ковальский пока не забирает своих картин. Мы поместим их на выставке с табличкой «продано», это всегда производит хорошее впечатление.
— Пожалуйста, я подожду.
— Как вы относитесь к современной живописи? — начал профессиональный разговор художник, хотя после нескольких рюмок водки язык у него уже порядочно заплетался.
— Я в ней ничего не понимаю.
— Я тоже, но сейчас это модно, ни о чем другом не говорят.
— Да, я тоже слышал, шума много. Вы обещали мне о чем-то сообщить, пан Ковалик.
— А, правда. Ниночка, расскажи, пожалуйста, пану.
— Только просим об этом никому не говорить, — начала таинственно пани Нина. — Как-то на днях мне удалось продать два полотна мужа, мы решили это событие отметить, не знаю, обратили ли вы внимание, нас тогда не было в доме весь вечер. Мы вообще собирались вернуться очень поздно, но я неожиданно почувствовала себя плохо, знаете, моя нервная система…
— Ниночка, не отвлекайся!
— Но я же говорю о деле! Так вот, мы вернулись раньше, чем предполагали, и застали в нашей комнате — кого бы вы думали? Да я сама ни в жизнь бы ни догадалась! Застали пана Милевского!
— Я не понимаю. Вы оставили двери незапертыми?
— Да нет же. В том-то и дело! Я, естественно, очень разволновалась, да и он выглядел как воришка, которого застали на месте преступления, тем более что…
— Мы вам покажем, — не выдержав, прервал ее рассказ художник и предложил Баксу пройти во вторую комнату. — Вот! — Он указал на старую картину, висящую на стене. — Вы думаете, что это просто картина? Мы тоже так думали. А это дверца сейфа!