Дома стены помогают
Шрифт:
На следующий день, в воскресенье, неожиданно приехал сосед по московской квартире, Арнольд Адольфович.
В конце прошлого года тишайший жилец с пятого этажа доктор Златкин обменялся с неким гражданином, который, как позднее оказалось, работал лектором в обществе «Знание».
Я его увидела на второй же день: человек как человек, в меру лысый, умеренно грузный, в очках с толстыми стеклами. И на лице — улыбка, должно быть, постоянная, уж очень она выглядит
В общем, что мне до него за дело? Но дело все-таки есть. Он — «наш спарщик», у нас с ним спаренный телефон.
Тишайший сосед доктор Златкин разговаривал по телефону от силы час в неделю. Все остальное время забирали мы с мамой, так что, как я понимала, он почти не имел возможности из-за нас пробиться к телефону.
Теперь роли переменились. Новый «спарщик» говорил с утра до вечера и, кажется, даже ночью.
Однажды я хотела было позвонить, но не тут-то было.
Телефон был заклинен напрочь и, казалось, навсегда.
Я разозлилась и решила подняться к «спарщику» на пятый этаж.
Но мама опередила меня.
— Предоставь лучше мне, а то ты раскаленная, как чугунная сковорода, наговоришь невесть чего со зла…
Она отправилась к «спарщику» и, к моему удивлению, вернулась лишь через полчаса.
Я сказала:
— Может быть, надо было объявить всесоюзный розыск, чтобы отыскать твои следы…
Мама замялась, опустила глаза. Я с удивлением увидела, что щеки у нее прямо на глазах стали заметно розоветь.
— Понимаешь, какое дело, — начала она и снова покраснела.
Одним словом, она произвела на него впечатление. Он клятвенно обещал никогда не занимать телефон больше, чем на пять минут. И еще он сказал, что очень жалеет, что лишен возможности звонить к нам, ведь «спарщики» не могут говорить друг с другом по телефону. Теперь он то и дело заходит в нашу квартиру под различными предлогами: то спросит, работает ли наш телефон, то начинает оправдываться, что говорил больше пяти минут. И при этом все время улыбается, блестя металлическими зубами и стеклами очков.
Я сказала маме:
— Думаешь, ничего не понятно?
— Ты о чем? — спросила мама.
— Наш спарщик имеет на тебя виды, так и знай!
Мама усмехнулась.
— С чего ты взяла?
— С того самого, — отрезала я. — Только помни, если что и случится, то, безусловно, через мой труп…
Я, разумеется, шутила, но в каждой шутке…
Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочерью сравнительно молодой мамы!
И как же долго ждать, пока она в конце концов окончательно постареет!
Уж лучше бы ходила в клуб интересных встреч. Есть сейчас, говорят, такие вот клубы для тех, кому за тридцать. Говорят, туда приходят женщины, навеки потерявшие
Но мама в такой вот клуб не ринется. Сколько бы ее ни уговаривали. Нет, она не такая…
Так вот, наш «спарщик» явился к нам на дачу. Мы с мамой чистили клубнику для варенья, а папа лежал на раскладушке под березой, читал газеты, привезенные Дусенькой.
Я бросала ягоды попеременно то в миску, то в рот, время от времени поглядывая на родителей. Идиллия, да и только! Если бы всегда так было…
Кто-то остановился возле калитки. Оглушительно залаял Аут.
— Кажется, к нам, — сказала мама.
— Разве? — недовольно спросила я. — Кто там еще, в самом деле…
— Да это Арнольд Адольфович, — без особой радости сказала мама.
Он уже открыл калитку. Аут бросился к нему.
— Сидеть, — скомандовал папа.
Аут остановился.
— Чудесная собачка, — опасливо произнес Арнольд Адольфович (что за изысканное имя-отчество, однако!), выставив вперед для защиты туго набитую чем-то кошелку.
Аут повернулся, недовольно ворча, лег снова возле папы.
Арнольд Адольфович живо пронесся по дорожке, взлетел на террасу. Сперва бросился целовать мамины руки, потом начал выгружать свою кошелку. На стол посыпались всевозможные свертки и пакеты.
Да, он оказался по-настоящему заботливым, не чета нашей Дусеньке. Чего-чего только не было в его кошелке! И купаты, и жареное мясо, и отварные овощи, картошка, морковь для винегрета, и сосиски, и апельсины, и пирожные-петифуры…
И, само собой, хлеб, три столичных батона и буханка заварного.
— Я же понимаю, — сказал Арнольд Адольфович. — Дача — это не город, здесь все быстро кушается, а купить негде…
Очки и зубы его весело блестели, то и дело он похохатывал, как бы от щекотки. Потом, наклонившись ко мне, кивнул на папу, лежавшего на раскладушке:
— Простите, это кто, какой-то ваш родственник?
— Скорее, бывший, — ответила за меня мама. — Это Тусин отец.
Стекла очков Арнольда Адольфовича разом потускнели, словно внезапно погас огонек, освещавший их изнутри.
— Отец? — переспросил он.
Я не выдержала:
— А вы что, полагали, что я родилась безо всякого отца, методом непорочного зачатия?
— Туся, — строго остановила меня мама. Потом сказала, глядя на Арнольда Адольфовича: — Да, это Тусин отец, мой бывший муж…
Между тем папа встал с раскладушки и, опираясь на костыль, поднялся на террасу.
— Знакомься, Слава, — сказала мама. — Это наш московский сосед.
— И друг, — вставил Арнольд Адольфович. — Самый искренний, самый преданный.