Домохозяйка
Шрифт:
— Верно, — соглашаюсь я. — Но как ты позвонишь в полицию, если твой телефон у меня?
Смотрю на экран его телефона. Вижу Эндрю в полной цветовой гамме. Могу даже разглядеть, как сильно покраснела его физиономия, как катятся слезы по щекам. Он проверяет карманы, затем обводит вспухшими глазами пол.
— Милли, — медленно, сдержанно произносит он. — Я хочу свой телефон обратно.
Я хрипло смеюсь:
— Не сомневаюсь!
— Милли, отдай мне телефон немедленно!
— Хм-м. Думаю, ты не в том положении, чтобы чего-то
— Милли!
— Один момент. — Я опускаю телефон в карман. — Мне нужно пойти перекусить. Я вернусь очень скоро.
— Милли!
Он продолжает выкрикивать мое имя, пока я иду по коридору и спускаюсь по лестнице. Я не обращаю на него внимания. Сидя в каморке, он бессилен. А мне нужно продумать свой следующий шаг.
Первым делом я выполняю то, о чем говорила — направляюсь на кухню, где залпом выпиваю два стакана воды. Затем делаю себе болонский сэндвич. Не «баллонный», а болонский. С белым хлебом и огромным количеством майонеза. Кинув в желудок немного еды, я сразу чувствую себя намного лучше. И наконец могу мыслить здраво.
Смотрю на экран телефона. Эндрю по-прежнему на чердаке, расхаживает взад-вперед. Как зверь в клетке. Если я его выпущу, то не могу даже представить, чтo он со мной сделает. При этой мысли я покрываюсь холодным потом.
Пока я наблюдаю за ним, приходит сообщение, подписанное «Мама»:
Ты собираешься подать на развод с Ниной?
Просматриваю несколько последних сообщений. Эндрю рассказал матери все о разрыве с Ниной. Надо ответить, потому что, если он этого не сделает, Эвелин, чего доброго, припрется сюда, и тогда мне конец. Никто не должен заподозрить, что с Эндрю что-то стряслось.
Да. Как раз консультируюсь с моим адвокатом по этому поводу.
Сообщение от матери приходит почти сразу же:
Отлично. Никогда ее не любила. Я всегда старалась воспитывать Сесилию как следует, но Нина попустительски относилась к дисциплине, и девчонка превратилась в избалованную негодницу.
Я чувствую прилив симпатии к Нине и Сесилии. Мало того, что мать Эндрю никогда не любила Нину, она еще так отзывается о собственной внучке! И что, интересно, она подразумевает под словом «дисциплина»? Если ее понятия о наказании за «плохую дисциплину» совпадают с понятиями ее сыночка, я рада, что Нина не согласилась с ее методами.
Мои руки дрожат, когда я печатаю ответ:
Похоже, ты была права насчет Нины.
А теперь разберемся с этим подонком.
Засовываю телефон обратно в карман и поднимаюсь на второй этаж, а затем и на чердак. Когда я добираюсь до верха лестницы, шаги в чулане стихают. Должно быть, Эндрю услышал мое приближение.
— Милли, — говорит он.
— Я здесь, — сухо отзываюсь я.
Он прокашливается.
—
— Да что ты?
— Да. Я признаю, что был неправ.
— Ага. Значит, ты раскаиваешься?
Он опять прочищает горло.
— Да.
— Скажи это.
Одно мгновение он молчит, затем:
— Что сказать?
— Скажи, что раскаиваешься, что так отвратительно поступил со мной.
Наблюдаю на экране за выражением его лица. Он не хочет говорить, что раскаивается, потому что он не раскаивается. О чем он действительно жалеет — так это о том, что позволил мне одержать над ним верх.
— Я очень, очень сожалею, — выдавливает он наконец. — Я был абсолютно неправ. Я поступил с тобой ужасно и больше никогда не стану так делать. — Пауза. — Теперь ты меня выпустишь?
— Да. Выпущу.
— Спасибо.
— Только не сейчас.
Он хватает ртом воздух.
— Милли…
— Сказала же — я тебя выпущу. — Мой голос спокоен, несмотря на бешено колотящееся сердце. — Но прежде ты должен понести наказание за свое обращение со мной.
— Не пытайся играть в эту игру! — рычит он. — У тебя для этого кишка тонка!
Он поостерегся бы так разговаривать со мной, если бы знал, что я убила человека ударом пресс-папье по голове. Он-то, конечно, без понятия, но бьюсь об заклад, что Нина в курсе.
— Я хочу, чтобы ты лег на пол и положил эти три книги себе на живот — одну на другую.
— Но послушай… Это же смешно!
— Я не выпущу тебя отсюда, пока ты это не выполнишь.
Эндрю поднимает глаза, чтобы посмотреть прямо в камеру. Я всегда считала, что у него красивые глаза, но сейчас, когда он смотрит на меня, в них один сплошной яд. Нет, не на меня, напоминаю я себе. Он смотрит в объектив камеры.
— Ладно. Так и быть.
Он ложится на пол. Одну за другой поднимает книги и кладет на живот — так же, как это делала я лишь несколько часов назад. Но он больше и сильнее меня, так что, похоже, особых неудобств эта тяжесть на животе ему не доставляет.
— Довольна? — осведомляется он.
— Ниже, — говорю я.
— Что?
— Передвинь книги ниже.
— Не понимаю, что ты…
Я прижимаюсь лбом к двери и четко произношу:
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Даже сквозь дверь я слышу, как он резко втягивает в себя воздух.
— Милли, я не мо…
— Если ты хочешь выйти из этой комнаты, ты это выполнишь.
Наблюдаю за его действиями на экране. Он сдвигает книги в низ живота — так, что они давят ему на гениталии. Если раньше, судя по виду, он чувствовал себя вполне комфортно, то теперь у него другие ощущения. На лице Эндрю застывает мучительная гримаса.
— Господи Боже мой, — выдыхает он.
— Отлично, — говорю. — А теперь полежи так три часика.