Дополненная реальность. Обнуление до заводских настроек
Шрифт:
Лучше домой. Лучше там столкнуться опять с батей и рассвирепеть. А потом свинтить оттуда. Злым, как сотня драконов.
Оказалось, в ярости Пашке было комфортнее.
Он затряс головой, гоня обрывки сна.
Сел в таксо к водителю, на переднее сиденье. И всю дорогу трындел не умолкая.
В целом таким Макаром нужного эффекта добиться удалось: у дома кишки скрутило, но уже не мутью. Пашка глянул на окна: свет горел и на кухне, и в зале, хотя было начало двенадцатого. Перспективка опять столкнуться с батей, которого никто не видит, всколыхнула злобу. Жертва он? Ага, ща! Как же!
Пашка стиснул кулаки.
Если взорвётся и что-то скажет призраку при Другой маме иле Серёге,
Младший Соколов воинственно втянул носом воздух и двинул к подъезду.
Открыла Другая мама, но за её спиной никто не маячил.
— Паша! Заходи! А у нас тут сюрприз!
Он, едва чуть выдохнувший, сразу напрягся.
— Голодный? Разувайся. Вот, — дверь кухни открылась и показался брат; а за его спиной за накрытым столом сидела вчерашняя Юля Малышева, — знакомьтесь. Юленька какое-то время поживёт у нас… — закончила Другая мама.
Пашка только что рот не приоткрыл.
Единственное, чему можно было порадоваться: призрака и на кухне не наблюдалось.
Поживёт?! Фифа, которая хотела повесить брату на шею чужого ребёнка?! Он её позвал жить? С ними? Не снять себе хату и ходить в киношки, а жить с Соколовыми?!
Только он же не знает ни что ребёнок был чужой, ни что он вообще был… Так-то даже и она теперь не знает…
— Устроила мне Юлька встряску вчера! — хохотнул чуть подвыпивший и очень воодушевлённый Серёга. — Чуть дров не наломал с перепугу!
— Хорошо, что билетов нормальных не было, — весело вторила Юлька. — Взяла на послезавтра, и мы даже смогли их с Серёжей сдать!
— Я ща, — остановил поток слов Пашка и двинул в ванную, типа мыть руки. А на деле — заглянуть в зал по пути, бросить взгляд в комнату предков, уже просто мамину, толкнуть их с братом дверь.
Бати не было. Зато именно в комнате предков стоял вчерашний чемодан на колёсиках, а на кровати лежала чья-то ну очень кружевная и маленькая для Другой мамы ночнушка.
— Я пока что в зале буду спать, а ребятам комнату уступила, — прояснила ситуацию Другая мама. — Юленька на месяц останется точно.
— Попробую тут поступить! — чуть ли не крикнула Юля. — У меня по ЕГЭ высшие баллы почти все. Думала в Иркутске, а Серёжа отговаривал. Звал приезжать. Если получится, общежитие выделят.
— Ну, общежитие! — возмутился Серёга. — Не дури. Квартиру попозже снимем. Только надо мне чуть в себя прийти и освоиться на работе, а может, что получше найти. Было бы хорошо.
— Да неудобно… — как-то картинно и, кажется, сильно не в первый раз объявила Юля.
— Время есть решить, не торопитесь, молодёжь. Паш, курочку нагреть? Садись.
— Садись, братуха! Давай выпьем! Познакомлю вас толком, а то вы как-то неправильно увиделись… Юль, это вот благодаря младшему у меня мозги наместо встали!
— Да ну, — прищурилась она как-то недоверчиво. И на Пашку глянула подозрительно.
Чё-то там не стёрлось до конца, что ли?
Но вроде довольно скоро Юля опять расслабилась, да и Пашка воспрянул. Коньяк с колой как-то примирял его с действительностью. Может, прошлая мать и забыла бы его, но Другая мама его любит. И даже Серёга вроде не такой мудозвон.
Тупорылые сны — это просто кошмары!
К двум ночи даже и новая сомнительная квартирантка не казалась такой уж мразной. Пашка не то чтобы напился. Он не чувствовал себя бухим. Но и жизнь перестала быть беспросветной.
А потом Серёга и Юля ушли в комнату предков.
Да уж, брат, конечно, даёт! Интересно, а вот при матери до перепрошивки пришло бы ему в башку привести домой тёлку и уложить
Другая мама взялась убирать со стола с видом несколько озабоченным.
Пашка даже стал помогать, сваливая объедки в одну из тарелок и ставя освобождённые друг на друга, за что в прилоге дали «далет», потому как уже началась суббота. А потом внезапно концовка кошмарного сна чётко всплыла в голове, словно кто-то переключил канал телека. Муть волной подступила к горлу, а благостный эффект опьянения пропал.
— Мам, — сглотнув, нежданно для самого себя, сказал Пашка, когда она взялась за собранные в башенку тарелки и понесла их в раковину, — почему отец… такой? — Пашка с усилием проглотил слово «был», которое едва не сорвалось с языка. — Зачем… почему ты вышла за него замуж?
Плечи Другой мамы дрогнули, чуть опустились к раковине, а потом распрямились, и она медленно повернулась к столу.
Внимательно посмотрела на младшего сына, а потом взялась за вафельное полотенце и прислонилась задом к раковине.
— Я много думала над этим в последнее время, Паш, — проговорила Другая мама, и взгляд, скользнув по лицу собеседника, упёрся куда-то в занавеску. — Странно: десяток лет не думала, а потом накатило, и именно когда он ушёл. Искала причины, пыталась понять. И напонимала такого, что… — Другая мама снова глянула Пашке в глаза. — Твой папа в юности, когда мы познакомились, он был совсем не такой. Андрей строил большие планы, он был полон энтузиазма. Если твоего деда, моего отца, развал Союза пугал до дрожи, то Андрей видел в этом возможности и перспективы. Когда я была подростком, у родителей вдруг разом заходила под ногами почва, всё, во что они верили и что считали правильным, рушилось. Я увидела в моих авторитетных и всегда правых маме и папе слабость, страх. Мне это не понравилось. Я решила, что они вводили меня в заблуждение всю жизнь. Я была задета. И стала бунтаркой. Многие подростки так поступают, когда нет понимания и открытости в семейных отношениях. А в моё детство была не очень-то принята другая схема общения поколений, — хихикнула как-то грустно Другая мама. — Она и сейчас только-только кое-где закрепляется. Не знаю, что со мной случилось, и как вдруг открылись мои глаза. Но могу сказать, глядя в прошлое, что Андрей был одним из моих протестов. Как и брошенный институт. Папа, дед Коля, когда-то тоже был совсем другим. Это Перестройка и девяностые сделали из него того тихого и растерянного дедулю, которого ты знаешь. Меня воспитывал очень уверенный во всём человек, партийный работник, думающий, что крепко стоит на ногах. Он твердил про образование, ценности, моральные устои… А потом начались девяностые. Всё, что внушали мне мама и папа, сделалось очень сомнительным и иллюзорным. А Андрей видел мир по-другому. Не дрожал, не ругался, а строил планы. Мечтал вместе со мной. — Другая мама снова как-то странно хихикнула. — Сейчас удивительно вспоминать это. Я решила доказать маме и папе, что они — глупцы, а мы с Андреем — мудрые и дальновидные. Только вот планы твоего папы воплощались в реальность вовсе не так, как он и я думали. И вот тогда я и решила, что он тоже нарочно меня обманывал. Как нарочно обманывали мама и папа. Хотя и они, и он — верили в свою правду всегда. Но это сложно понять ребёнком, сложно понять подростком, который ставит на карту всё и проигрывает. Конечно, я не могла признать перед родителями, что мы начинаем тонуть. Я показательно держала хвост пистолетом. И на это уходили последние силы. Я стала очень раздражительной. Разочарованные люди раздражаются от сущих мелочей, Паша. Я срывала злость и неудовлетворённость на Андрее и всё больше загоняла его. Твой папа начал выпивать. И, конечно, это не помогло ему стать более успешным.