Дополненная реальность. Обнуление до заводских настроек

Варава Алевтина Ивановна

Другая мама снова вздохнула и сделала долгую паузу, словно вспоминая прошлое. Или собираясь с духом.

— А потом он начал заводить любовниц, — наконец сказала она. — Говорю прямо, потому что ты, во-первых, уже большой, а, во-вторых, сам многое уж знаешь. Из того, что я так старательно скрывала долгие годы ото всех. Да и теперь мне сложно Андрея винить, если честно. Он искал поддержки. Искал женщин, которые бы восхищались им, ценили его. Потому что жена растратила всё своё восхищение, всю веру и поддержку до капли. Выходило, что подходят Андрею женщины… скажем так, несколько отчаявшиеся. Не самые красивые. Это особенно меня задевало. В первые года я следила за ним. Я знала почти о каждой его любовнице когда-то. И была шокирована тем, кого он выбирал. Наверное, тогда и поняла, что нет толку следить за собой сильно. Сама стала превращаться в то, что мне показалось его «идеалом». А на деле его идеал —

те, кто ещё верит в него. Вне зависимости от внешних параметров и чего бы то ни было ещё. Мне же нужно было держать марку перед родителями. Как-то вытягивать семью, чтобы делать вид, что у меня всё отлично и именно так, как я хотела. Я уставала всё больше, я всё больше пилила Андрея. А он всё больше опускался, всё больше пил, и всё чаще искал утешений на стороне. Я ни разу за последнее не упрекнула его открыто и ни разу никому о том не сказала. Я отрицала это всеми силами. Чтобы он не психанул и не ушёл, разбив вдребезги мой бастион, показав целому миру, как всё есть на деле. Но это меня злило неимоверно. И я ругалась с Андреем по поводу всего другого, абсолютно всего, постоянно. Сейчас я уже с трудом понимаю, как он вообще всё это переносил двадцать лет. Не знаю, смогли ли бы мы нормально поговорить, если бы он вернулся. Учитывая то, каким я его сделала. Но мне бы хотелось попробовать. Хотя я не могу и осудить его за это исчезновение. Жаль, что мне не хватило смелости разорвать наши отношения тогда, давным-давно. Чтобы и он, и я сохранили себя. Выходить замуж за ожидания — очень скверная идея, Паша. Нужно быть готовым, что они не оправдаются вовсе. Нельзя винить в этом кого-то, кроме себя. Но сейчас так просто быть умной. Этот скандал, это потрясение, когда он всё-таки ушёл, стало для меня каким-то настоящим откровением, Паша. Я вдруг переоценила, переосмыслила всю свою жизнь. Я допустила очень много ошибок и постараюсь их исправить. Хочу верить, что у твоего папы тоже всё сложится хорошо на новом месте. Моя вина прощает ему то, как он обставил своё решение. Оно очень смелое на самом деле. Он ведь бросил всё-всё, что у него было. Надеюсь, он выстоит. Думаю, что и мы справимся втроём. — Она сделала паузу и исправилась: — Вчетвером. Серёжка умеет делать сюрпризы. Но я ни за что не повторю ошибку своих родителей. Его выбор — это его выбор. И нельзя давить своим авторитетом. Это никогда не приводит к хорошему в финале. Похоже, я загрузила тебя, сын, — добавила она вдруг. — Ложись спать. Ошибки допускают все, и это нормально. Хорошо научиться осознавать их своевременно. Надеюсь, ты сможешь быть в таком порасторопнее меня.

— Но он был таким му… он так обращался не только с тобой, но и со мной, и с братом! — не сдержался Пашка. — Мы-то что сделали ему?! Мы же были пиздю… маленькими! Если он когда-то был умным и перспективным, то он что же, не понимал, что с нами так нельзя?

— И я не понимала, и он не понимал, — вздохнула Другая мама. — Надеюсь, вы, дети, окажетесь поумнее и сможете нас простить. Понимать вообще не так-то просто. Понимать причины и следствия. Я вот недавно овладела интересной суперспособностью. Могу поделиться. Когда ты злишься на что-то, испытываешь раздражение, вдруг, даже самое-самое оправданное с твоей точки зрения, — остановись и спроси себя, по какой причине это тебя разозлило. Задавай сам себе вопросы один за другим. Долго. Они будут цеплять друг дружку, если отвечать честно. И самая первая формулировка ответа, мелькнувшая в голове, бывает самой-самой правильной. Так по цепочке можно очень неожиданные вещи понять для себя. Не всегда приятные. Но нужные. Твой папа пытался подтвердить свой авторитет перед тобой и Серёжей. Чтобы хотя бы вы, дети, его признавали безоговорочно. Он не терпел критики. Он отказывался видеть свою неправоту, но это становилось всё тяжелее год от года. Он самоутверждался за счёт более слабых. Это плохо. Но естественно. Естественно для загнанного человека, недовольного собой во всём. И это очень страшно. Попробуй его понять. И, может быть, пожалеть. Тебе станет легче. И попробуй сам не стать таким, как он, или таким, как я. А сейчас ложись. Я приберусь сама. Тебе нужно отдохнуть.

Пашка сглотнул.

Другая мама повторила в конце почти слово в слово то, что ему приснилось.

Но этого же никак не может быть.

Ничего этого Пашка никогда не знал и никогда не думал.

Младший Соколов встал и какой-то сомнамбулой поплёлся в комнату, временно снова принадлежавшую ему одному.

Ещё насочинять, как кто к нему относится и что будет, пропади он, — Пашка мог. Но это — как?

Он что же, пророком заделался?!

Внутри скребли кошки.

Согласиться со всем, что сказала Другая мама, быстро не выходило.

Она была тоже сукой до перепрошивки, это правда.

Телефон завибрировал.

Отец

мог быть тысячу раз недоволен такой женой, но это же не повод становиться мудилой! Не повод.

Опять вибрация.

От мыслей сочувствовать бате внутри разевала драконью пасть злость.

Вибрация.

Спросить себя, почему?

Пашка сел на кровать.

Зажмурился.

Потому что сам отец никогда ему не сочувствовал. И потому что отец должен быть другим.

Почему?

Пашке нужен не такой отец.

Что-то царапнуло. Походу, слово «нужен».

Почему Пашку так бесит скотское отношение бати ко всем и вся вокруг?

Уж не потому ли, что он узнаёт в нём себя и боится таким стать в старости?

А если так… не будет ли отец единственным человеком… духом… который может помочь это понять? Помочь избежать этого?

Глава 9

Замут на замуте

Но ведь отец не станет слышать Пашку, что бы тот ни говорил. Между ними вообще никогда не было настоящего диалога. А теперь не будет и подавно.

За ночь младший Соколов сломал себе все мозги. А к утру кое-что придумал. Сомнительное более чем. Но сначала надо было решиться на очень неприятное дело.

Необходимое воспоминание в своей памяти он нашёл по дате. И успешно скачал. Но вот посмотреть не решался долго, даже подумывал не смотреть вообще, а использовать, так сказать, вслепую. Но это было глупо. Вдруг оно совсем не оказывало нужного эффекта?

Пашка дважды прокрадывался на балкон мимо спящей в зале матери и курил, пытаясь решиться. Потом прокрался ещё и на кухню: вынул из холодильника затянутую фольгой с канцелярской резиночкой (крышка упала и закатилась под холодильник во время всеобщего застолья) бутылку с остатками коньяка. Налил полную рюмку и вернулся в спальню. Плотно закрыл дверь. Сунул в ухо только один из наушников.

Потом глянул на рюмку. Вспомнил эту вечную рюмку около тарелок с едой у отца. Только с прозрачной жидкостью: батя предпочитал водяру. И вдруг встал, резко отдёрнул занавеску, сорванную вчера Юлей с зажимов (походу, мать её закрепила обратно), и выплеснул жидкость в окно.

Сглотнул и загрузил воспоминание.

«Лена!!! Ты совсем охерела?! Открывай щеколду, это и моя квартира тоже! Лена!!! Ты доиграешься, слышишь?! Ты, мать твою, так доиграешься, что костей не соберёшь! Лена!!!»

Видеоряд показывал пока только как Пашкин взгляд метнулся от тёмного экрана заблокированного телефона на дверь комнаты.

От голоса бати, ещё приглушённого, внутри разлился холод.

Видео качнулось: это Пашка соскочил с кровати и выглянул в коридор, на Другую маму, стоящую у закрытой входной двери, откуда долетал нарастающий крик:

«Всё! Покончено! Слышишь?! Радуйся! Клуше этой сдвинутая её мамаша с нашествием тропических пауков в башке нужнее оказалась! Открывай, Лена! Всё, завязал я с той бабой, слышишь?! И с ней, и с пиздюком, и со старухой! Радуйся, мля!»

Пашка знал, что сейчас будет. И хотел отвернуться. Но ему надо было убедиться, что это выглядит кошмарно.

И оно выглядело кошмарно. Ещё хуже, чем он помнил.

Вот по батарее гулко застучали соседи, а Другая мама сдвинула щеколду. Замок батя открыл своими ключами.

«Андрей, я тебя не пущу! Всё закончилось. Нужно это приня…»

Пашка всё-таки зажмурился, когда отец ударил мамку в лицо. И пришлось перематывать, смахнув пуши с драконом, «хе» и уведомлением о достижении сто семнадцатого уровня.

Желания пытаться достучаться до отца уже поубавилось почти критично. А точно ли Пашка сохранит это желание после части с отвёрткой? А если нет, то зачем смотреть?..

Он поставил паузу и опять полез курить мимо спящей матери на балкон. Изгрыз до крови нижнюю губу.

Попробовал воскресить недавнее признание перепрошитой родительницы, её рассуждения спокойным, уверенным голосом. Смогла ли бы она сама их повторить, посмотрев это?

Когда в киношках вдруг начинались бэки в прошлое всяких психов, маньяков, садистов или выёбистых хулиганов, и режиссёры пытались показать, как над теми издевались в детстве, Пашка никогда никого не жалел. Наоборот, радовался, что вот этой вот мрази хотя бы тогда досталось по полной. Считал заслуженным возмездием в обратной последовательности. Даже любил представлять, как того же Славку Марципанникова дома порют солдатским ремнём или запирают в сыром погребе бабкиной даче на всю ночь. Как он там плачет и зовёт мамочку. Сразу же воображал на месте получающих по заслугам злодеев из фильмов своих врагов. Злодеи тоже выёбвались — а в конце их нагибали. Иногда показывалось, что нагибали их и до сюжета, причём по полной.