Дополненная реальность. Обнуление до заводских настроек

Варава Алевтина Ивановна

Или могут?

А если всё станет как в день, когда скачалась игруха?

Волосы на руках встали дыбом, острыми пупырками поднялась гусиная кожа.

Нет, так не надо! Так ему точно не всралось!

Прежнюю мамку-невменько и батю-придурка в довесок к полному пиздецу в школе и в жизни! Сейчас, конечно, тоже пиздец. Но хотя бы есть какие-то ресурсы.

Прилетело ещё две «хе» за неуважение к предкам.

Но за что их, не подлампиченных, уважать?!

Новый пуш с «хе».

Нет, пора завязывать тут с анализом. Пашке позарез надо выговориться и отвлечься.

Когда Женя возвращается?

Он решительно встал, сгонял в магаз у её дома за паком колы и двумя бутылками вискаря, потом написал в довесок к воцапному сообщению записку, выбрал из двух комнат одну наугад, только дверь не закрывал (а то вдруг это не та комната, и Женя его вообще не заметит, как придёт?),

лёг и загрузил графу с энергией в своём инфо, мечтая, как, проснувшись, будет всю ночь бухать вискарь с колой и трындеть с Женькой, а может, и поможет той потом не стать ангелом посредством прелюбодеяния… Терь это даже не измена истеричке-Пионовой.

И пусть призрачный батя, сколько хочет, маячит дома и несёт свою муру о том, как все не правы вокруг. Теперь-то, когда его неслышно, это вообще очень тупо…

Да его в такой форме никто и раньше не слышал никогда, придурка.

Мать кивала, а делала всё по-своему.

Пашка боялся и ненавидел.

Серёга, вон, оказалось, тоже презирал.

Даже блядина у него на кабаниху лопатомордую похожа…

Разбив три «хе» подряд на звёзды, Пашка решительно сместил ползунок энергии на ноль и отрубился.

Снилось, что он пропал без вести пять лет назад. Наклацал что-то не то в своём чудо-телефоне и перепрыгнул одним днём из 2018 года в 2023-й. А для всех, кого знал, вроде бы исчез просто. А потом появился со своими укорами.

— Ну и чё ты мне предъявляешь, Пашок? — поднял брови сотканный сном Толик. — Ты так-то с третьего класса со мной дружил, только когда тебе надо было. А когда не надо — забивал. Ты как приложение своё скачал, почти и перестал со мной тусить. Что меня удивить должно было? Что ты из Пензы свинтил и забыл про всех? От тебя не удивило, знаешь ли. Давай, припомни-ка. Когда я с ранцем этим и видосом попал, ты отморозился от меня. Когда я в седьмом классе корью заболел, ты отморозился от меня. Когда физичка мне семестр не закрывала и я пол-лета к ней шастал, ты, мало того, что отморозился, ты ещё и, блять, претензии имел, что мы из-за этого поход просрали. Когда меня гопнули Абдуловские в девятом классе, ты так-то даже порадовался, потому что завидовал моим гаджетам. И чё, полез разбираться? Нет, сказал, что они сильнее, и тебя тоже постоянно нагибают так-то. Ты, Пашок, всегда о своей жопе думаешь в первую очередь, а я для тебя был удобный. Или неправда? А потом стал никакой, потому что у меня игры нет. Ты себе новых друзей завёл и с ними развлекался. Потом свинтил. И чё? Вообще неудивительно.

— Ну а что мне о тебе вспоминать было? — поднимала брови Люся. — Я тебе прямо сказала: мне нужен близкий человек и доверие. Ты внял и испарился. Или мне надо было истерить и присесть на антидепрессанты? Или что? Ты, Паш, что вообще именно ради меня делал, пока мы встречались? Ты хотя бы помнишь, что мне интересно, что я люблю? Ты мне цветы дарил, чтобы я тебе в рот заглядывала и круто про тебя всем рассказывала. В кафешки водил не чтобы я порадовалась, а чтобы поняла, какой ты офигенный. Или нет? И вообще, ты вокруг меня прыгал, только пока боялся, что я исчезну, пока не верил, что мне нравишься. А тебе хотя бы немного было интересно, что для меня важно, чего я хочу, чего я боюсь, о чём мечтаю? Что-то, для себя неудобное и неприятное, ты бы для меня сделал? Хотя бы раз? Да, я забыла. И слава богу!

— Офигеть, братуха, — сложил руки на груди Серёга. — Я дембельнулся только, отец семью бросил. Я грузчиком в ночь работал, а ты спал до обеда и постоянно где-то шлялся или на кровати лежал в телефоне. Ты такой всегда был. Только требовать и умел с родаков. Вечно они у тебя были неправильные, и я хуёвый. В школе хлюпиком ходил: то у тебя бабло отнимут, то жрачку, то рожу начистят. Я тебя пытался как-то в тонусе держать, но хера с два это помогало! Ты мне перманентно завидовал! Хотя мы в равных условиях стартовали. Так это со мной что-то не так или с тобой, а? Потом у меня Юля появилась, а ты свалил. А потом ещё всплыло, что у тебя бабок было немерено, пока мать в жару по двенадцать часов на ногах стояла, а я ночами мешки цементные таскал. Ну прикольно, конечно. И ты ещё удивляешься, что тебя за пять лет тут все забыли? Ну так я тебе скажу: тебя раньше забыли. Тебя как не было толком в семье никогда, так и не стало. Увалень с кровати в углу только и пропал, а так никаких перемен. Даже и радость, что кормить тебя стало не нужно и шмотьё покупать.

— Ну а что я могла сделать? — спокойно и даже как-то сухо говорила во сне Другая мама. — Я заявление написала, как водится. Ты был подросток, совсем не искать не могли, хотя и рассказали, что

дети часто сбегают из дома в таком возрасте. А ты что? Стал наркоторговцем, людей губил. Я испугалась когда-то, что ты сам употреблять начал, переживала, — а оно вон как. Такие деньги стали через твою карту проходить. Понятно уж было, что к чему. А потом уехал, даже записки не оставил. Хотя, если рассудить здраво, не очень оно удивительно. Ты, Пашка, хотя бы за что-то когда-то к нам с отцом благодарность испытывал? Что-то, что мы для тебя делали, оценил? У тебя же мысли не возникало никогда помочь кому-то из нас. Ты не видел, что я целыми днями на работе, а когда не на работе — то готовлю, убираю, глажу, штопаю вещи, которые ты не бережёшь? Да, мы небогато жили. Да, твой отец пил, гулял и не особо занимался сыновьями и женой. Но ты, меж тем, не сидел голодный, не ходил в обносках и грязных вещах, тебя не особенно нагружали чем, Паша. Ты видел, что я с работы приползла, и что? Есть тебе подавай, или не так? А потом посуду за тобой мой. Тебе надо одежду, обувь, телефон. Я вон с гнилым зубом проходила год, чтобы тебе вовремя всё купить, что надо, и Серёжу в армию собрать. Брат твой видел, что нам тяжело, подрабатывать начал ещё школьником. А у тебя даже мысли не мелькнуло. Ты только и понял, что Серёже из-за работы перестали деньги на расходы давать, и решил, что так не хочешь. Тебя попроси сумки из супермаркета донести, так у тебя лицо становилось такое, что лучше самой надорваться, чем смотреть. Лидия Викторовна у себя на огороде три сезона раком стоит, чтобы как-то семью сына поддержать продуктами хотя бы, чтобы расходов меньше было. А тебя попроси помочь ей даже и в каникулы, что начиналось? Ты там у неё только и знал, как сбежать куда на весь день, чтобы она переживала. А помогать — упаси господи. Тебя к ней и не загнать стало уж сколько лет, бедного и уставшего. Мы, может, и не самые хорошие были воспитатели, но ты, Паша, вырос эгоистом и лентяем с очень большими претензиями и полным отсутствием желания что-то делать. И ещё ты никого, абсолютно никого из нас не любил. А на других за это обижался… Ты, Паша, так выстроил свои взаимоотношения с людьми вокруг и так приучил всех, что пропадаешь, если тебе пропасть удобно, ни о ком, кроме себя, не думая, — что честно тебе скажу: да, мы не особенно удивились. И за хлопотами повседневными быстро отвлеклись, когда ты из нашей жизни исчез. Оно, знаешь ли, когда дел невпроворот, не очень-то много времени тосковать остаётся. Или ты верил, что только у тебя бывают какие-то заботы?..

Глава 8

Исповедь матери

— А с отцом твоим, Паша, во многом я сама виновата, — продолжала мамка в безумном сне. — Была во мне дурная черта сравнивать. Я с родителями сильно разругалась из-за него, потому что поверила в него когда-то, а он моих надежд не оправдал. И я очень много и долго ему про то рассказывала, никакого не упускала повода. Запилила, наверное, от своей любви. Хотела лучшего. Хотела, чтобы соответствовал. С тобой за тоже принялась, и с Серёжей. Серёжка один только и выгреб частично. Ты не того винишь, Паша. А может, и не того даже и исправил. Вы с отцом очень друг на друга похожи. И если ты его так ненавидишь и презираешь, то по-честному надо ненавидеть и презирать и себя. А если себя прощаешь, то, может, попробуй его пожалеть и понять?..

Пашка вскочил на смятой то ли Женькиной, то ли её соседкиной постели рывком, весь в испарине. В комнате было темно и душно. В квартире — тихо. Башка казалась тяжёлой и словно бы слишком узкой для содержимого: оно давило изнутри. И дышал Пашка так, словно не отсыпался, а бежал стометровку.

Как эта муть родилась вообще в его голове?!

Младший Соколов зябко поёжился и стащил футболку: та была насквозь мокрой. Вытер тканью лицо и лоб.

Очень хотелось пить.

Выключатель нашёлся не сразу: и в комнате, и в коридоре. Пришлось метаться в полупанике по тёмной чужой квартире с фонариком в чёртовом телефоне, в ужасе шаря по стенам.

Женька ещё не пришла. Была половина одиннадцатого ночи.

Торчать одному казалось невыносимым, даже когда он наконец повключал везде свет. Думать о сне не хотелось. Думать о том, как могли бы воспринять немногие близкие его исчезновение… А это ещё бабы Лиды и баб Гали с дедом не привиделось. Они, наверное, и не заметили бы даже, что Пашка куда-то проебался…

Он обхватил себя за плечи. Казалось, что в квартире без кондёра этой жаркой летней ночью стало холодно.

Пашка набрал Женю в последний раз, с прежним результатом. А потом черкнул ещё одну бумажную записку о своём вторжении (вдруг она номер сменила?), оставил на столе, просушил прилогой футболку и свалил. Просто не мог, не хотел быть один.