Дорога через ночь
Шрифт:
– Тогда почему же не миритесь с тем порядком, который устраивают ныне немцы?
– Ну, это другое дело, это совсем другое дело, - живо возразил Шарль, посмотрев на меня с недоумением: не понимал, к чему я клоню.
– Тут грубое вмешательство в наши дела со стороны чужестранцев. Это даже хуже, чем вмешательство соседей в дела семьи. За такое вмешательство обычно бьют по рукам.
– А как устроит семья свои внутренние дела, это вас не касается?
– Нет, почему же? Касается, конечно. Очень даже касается. Только задача моя, как военного, заключается в том, чтобы избавить семью
– А если они устроят семейные дела только в свою пользу?
– Я уже сказал: никогда и нигде не бывают все довольны. Оставим это на совести других членов семьи. Они же понимают, что если обидят меня, то в следующий раз, когда сосед опять полезет в наш дом, я могу отказаться защищать их.
– Не откажетесь, как не отказались сейчас. Интересы семьи всегда будут для вас выше собственных.
Шарль озадаченно поднял брови: откуда, мол, ты знаешь это? Подумал немного, согласно улыбнулся, ничего, однако, не сказав.
Наконец Устругов показался со своими помощниками. Сильно наклоняясь вперед, они взбирались по склону. Грязный, потный, но улыбающийся Георгий был доволен. Не доходя нескольких шагов до нас, повернулся, посмотрел на мост и засмеялся.
– Немало мостов взорвал, - сказал он, - и только этот рванул с удовольствием. С настоящим удовольствием...
Но тут же нахмурился, хотя не мог спрятать или погасить радостное сияние глаз.
– Все тут?
– спросил Устругов, не обращаясь прямо ни к кому.
– Можем уходить?
– Химика еще нет, - ответил за всех Лобода, выступая вперед. Пиджак, застегнутый на верхнюю пуговицу, был наброшен на его плечи, однако не скрывал забинтованную левую руку, которая поддерживалась подвешенным через шею ремнем. Георгий шагнул к нему и отодвинул борт пиджака.
– Ранен? Серьезно?
– Это что, - хмуро отозвался Лобода, - это что... у Хорькова там два парня остались, да и самому пуля в живот угодила.
– А где он? Где Хорьков?
– Там, в кустах, лежит. Около него чех хлопочет.
Устругов двинулся туда, но остановился, увидев Яшу Скорого, который торопливо поднимался по склону.
– Химик там...
– крикнул он, махнув рукой в сторону большого столба дыма, поднимавшегося над бараком.
– Там Химик...
– Что Химик? Убит? Ранен?
– Химик там... сжечь... всех... хотел...
– точно выдавливая из себя каждое слово, проговорил он.
– Всех... сжечь...
– Кого сжечь?
– Немцев всех. В бараке закрыл и барак поджег. Они в окна прыгать стали, а Химик из автомата их... Наверно, всех бы в огне оставил, если бы не парни. Двое навалились на него и стрелять по немцам помешали.
– Я же сказал ему: отпустить их на все четыре стороны, - тихим каким-то потерянным голосом проговорил Устругов.
– Я же сказал...
– Парни те тоже ему говорили, - пробормотал Яша.
– Устругов, мол, велел отпустить пленных. А он как закричит: "Устругов мне не указ, его командиром никто не назначал".
– Много немцев в огне-то погибло?
– недоверчиво спросил Лобода.
Яша с готовностью повернулся к нему.
– Когда парни на Химика
Устругов стиснул челюсти и стал жевать и кусать сразу побледневшие губы. Он взглянул на Лободу уже без прежнего сочувствия, перевел глаза на Деркача, стоявшего с бесстрастным, как определили "братья-кирпичники", "казенным лицом", точно говорил: не послушались меня, не действовали, как предписывает устав, вот оно и получилось.
Сердито тронув меня за плечо, Георгий вдруг спросил:
– Ты благословляешь самоуправство Химика?
Сдерживаемое напряжение последних дней и особенно последней ночи прорвалось у него в этой яростной вспышке.
– Мы будем судить его, - сказал я, стараясь успокоить Устругова.
– Но не сейчас и не здесь.
– Почему же не сейчас? Почему же не здесь?
– Потому что нужно уйти подальше отсюда. Приди сейчас поезд с солдатами, они немедленно бросятся в погоню. Да и без поезда погоню того и жди. Из поселка, наверно, уже давно сообщили на соседнюю станцию, что в районе моста идет стрельба и что оттуда донесся взрыв. Кроме того, в таком возбужденном состоянии мы будем плохими судьями.
Химик, появившийся вскоре со своей группой, по лицам партизан догадался, что мы уже знаем о его самовольной попытке расправиться с фольксштурмистами. Пренебрежительно оттопырив губы, он с подчеркнуто независимым видом прошел мимо нас с Уструговым, Деркачем и Шарлем, направившись к Лободе. Однако тот встретил его отчужденно-злым взглядом.
– Ты чего там наделал?
– Чего наделал, того наделал, - небрежно ответил Химик, бросив острый и настороженный взгляд в нашу сторону.
– Докладывать не буду.
Устругов рванулся было к нему, но я удержал: Лобода вскинул кулачище своей здоровой правой руки, чтобы дать должный ответ Химику. Но не ударил, а только глухо пробормотал:
– Доложишь, сукин ты сын, доложишь...
– Кому докладывать-то?
– ощерил ровные мелкие зубы Химик.
– Уж не тебе ли?
– И мне и другим доложишь...
– Когда рак свистнет...
Назревал скандал, и чтобы предотвратить его, я громко объявил, что надо немедленно собираться и уходить. Собравшиеся вокруг Химика засуетились. Положив тихо стонущего Хорькова на самодельные носилки, двинулись в путь. У одинокого двора, где жил Стажинский, задержались: сделали более прочные и более удобные носилки. Поляк тем временем забрал свои несложные пожитки: оставаться тут было уже нельзя.
Следующую остановку сделали недалеко от имения, в котором Прохазка, начав с конюха, завершал свою карьеру в качестве личного учителя помещика. Чех пообещал раздобыть у экономки еду, о которой не все говорили, но все думали. Владелец имения был вдовцом, делами в доме заправляла пожилая властная женщина, ненавидевшая немцев лютой ненавистью: ее сын был убит в первый час войны. Прохазка рассчитывал на ее содействие. И не ошибся. Кладовая помещика оказалась богатой, а экономка щедрой: еды, принесенной чехом, хватило всем и даже осталось немного на дорогу.