Дорога в Средьземелье
Шрифт:
Между толкиновским видением мира и той точкой зрения, которой написание Gandalphничем не отличается от написания Gandalf,компромисс невозможен. Наверное, именно поэтому «Властелин Колец» (и, в меньшей степени, другие сочинения Толкина) провоцирует столь многих литературных критиков отводить глаза, путаться в написании имен, толковать о вещах, которых во «Властелине Колец» в помине нет, и закрывать глаза на наиболее очевидные удачи толкиновской прозы. Толкин полагал, что эта инстинктивная антипатия ведет свое происхождение с древних времен. Люди, которые терпеть не могли его книг, в равной степени не переносили также «Беовульфа», «Перл» [3] , Чосера [4] , «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря» [5] и «Сэра Орфео» [6] . В течение тысячелетий пытались эти люди навязать свои взгляды мятежной череде авторов, которые, к счастью, не обращали на них никакого внимания. В отливающем сталью предисловии к изданию поэмы «Сэр Гавэйн и Зеленый Рыцарь» (слово «критика» здесь намеренно не упоминается) Толкин и его коллега Э. В. Гордон заявляют, что их цель — помочь читателю воспринять поэму «насколько возможно, в том духе и под тем углом, как того предположительно желал бы автор» (22) . Проделать такую операцию с Толкином было бы проще, поскольку он куда в большей степени наш современник, нежели автор «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря»; с другой стороны, ум у Толкина был тонким как ни у кого, и иной раз Толкин вполне мог сознательно слукавить. Хотя, применяя к творчеству Толкина критерии «правильного и трезвого вкуса», критерии тех «высших литературных притязаний», которые некто Энтони Берджес надменно противопоставил «аллегориям с участием животных или фей» (23) , мы ничего не добьемся. Это приведет только к заключению, что говорить тут нечего, да и не о чем. Однако существует что–то, что сделало Толкина непохожим на других, что дало ему власть так явно провоцировать эти два тесно связанных между собой феномена — общественное признание и гнев критиков.
3
Аллитеративная средневековая поэма четырнадцатого столетия. Имя автора неизвестно, но, по–видимому, его же перу принадлежат поэмы «Сэр Гавэйн и Зеленый Рыцарь» и «Сэр Орфео». Толкин начал переводить эту поэму еще в 1920–е гг., привлеченный ее необыкновенно сложной структурой. Перевод был закончен в 1926 г., но Толкин не предпринимал попыток издать его. В 1940–е гг. он получил предложение осуществить издание, но проект осуществлен не был, поскольку Толкин так и не написал требовавшегося предисловия. Толкиновский перевод этой поэмы увидел свет только после смерти Толкина, в 1975 г., вместе с его же переводами двух других поэм этого автора (см. прим. [5] и [6] к этой гл.).
Перл — имя дочери рассказчика, умершей, когда ей не было еще и двух лет. Безутешному отцу, тоскующему на могиле дочери, является видение: он стоит на берегу некой реки, на противоположном берегу которой он видит свою дочь. Но Перл выросла, стала суровой и рассудительной и уверяет отца, что тому не о чем горевать, ведь она в раю — Христос спас ее. Более того, печалиться о ней — грех. Но для отца это слабое утешение — ведь он еще живет на земле, и здесь драгоценный «перл» для него потерян.
4
Джеффри
5
Средневековая поэма, которая, как считается, принадлежит перу того же автора, что и «Перл». В 1925 г. Толкин вместе со своим коллегой Э. В. Гордоном издал эту поэму с подробным словарем и комментариями. Толкин готовил текст и составлял словарь, Гордон отвечал за большую часть комментариев. Эта работа была выполнена на таком высоком уровне, что многие считали ее в то время верным залогом грядущих головокружительных научных успехов Толкина. Смерть Гордона в 1938 г. помешала Толкину осуществить задуманное в соавторстве с ним издание других поэм — «Перла», «Скитальца» и «Морестранника».
По–видимому, Толкин начал переводить «Сэра Гавэйна» в 1930–е г. и закончил в начале 1950–х. В 1953 г. по поэме сделали радиопостановку. Толкин написал к ней вступительное и заключительное слово. Но издан перевод не был, по той же причине, что и перевод «Перла»: Толкин так и не собрался написать к ней необходимое предисловие. В 1975 г., после смерти Толкина, перевод был издан вместе с переводом «Перла» и «Сэра Орфео».
Во время празднования Рождества в замке короля Артура появляется страшный зеленый великан на зеленой лошади. Великан бросает рыцарям вызов: кто дерзнет отрубить мне голову, с тем что я потом возвращу удар? Принимает вызов только не имеющий покуда рыцарского звания Гавэйн, поскольку никому не хочется отрубать безумному великану голову. Но Зеленый Рыцарь оскорбляет собравшихся, называет их трусами, и Гавэйн берется защитить честь Артурова двора. И что же? — великан спокойно поднимает свою голову с земли и уезжает, назначив Гавэйну срок встречи. Гавэйн, твердо держа слово, отправляется на трудные поиски таинственного великана и по дороге, уже невдалеке от жилища Зеленого Рыцаря, проводит три дня и три ночи в гостеприимном замке некого неизвестного ему ранее благородного господина. Тот ставит Гавэйну условие: если кто–нибудь что–нибудь ему в его замке подарит, Гавэйн должен будет показать этот подарок хозяину. Каждый день хозяин уезжает на охоту, и каждый день жена его пытается соблазнить Гавэйна и преподносит ему подарки с просьбой ничего не говорить о них мужу. Но Гавэйн стойко выдерживает испытание — до тех пор, пока ему не предложили волшебный пояс, который, по словам дамы, делает человека неуязвимым для меча и топора. Здесь Гавэйн, которому Зеленый Рыцарь должен на днях отрубить голову, не выдерживает, принимает пояс и утаивает это от хозяина. На следующий день Гавэйн отправляется к жилищу великана и, уповая на волшебный пояс, подставляет шею под топор. Зеленый Рыцарь дважды замахивается, но не наносит удара, и только на третий раз лезвие слегка царапает шею Гавэйна. И вдруг, на глазах Гавэйна, страшный зеленый великан превращается в давешнего владельца замка. Если бы ты устоял и в последний раз, говорит он ему, топор тебя не поцарапал бы! Зеленый Рыцарь велит устыженному Гавэйну вечно носить на своем щите злополучный пояс, чтобы тот помнил о нарушенном слове и никогда не возгордился бы своей мнимой безупречностью. С тем и возвращается Гавэйн к Артуру, где его вскоре посвящают в рыцари.
6
Средневековая поэма, в которой на древнеанглийский лад переосмыслен миф об Орфее и Эвридике. Но в «Сэре Орфео» Эвридику (даму Эвродис) похищает не смерть, а жестокий эльфийский король, и Сэр Орфео вынужден вызволять свою супругу не из Аида, а из некого «параллельного мира», где обитают эльфы. Толкиновский перевод этой поэмы был опубликован вместе с переводами «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря» и «Перла» в 1975 г.
22
Сэр Гавэйн. С. v.
23
Обзервер. 1978. 26 ноября.
ЧТО ТАКОЕ ФИЛОЛОГИЯ?
Чем бы ни объяснять эту таинственную способность книг Толкина вызывать у одних гнев, а у других восхищение, какая–то связь с его основной работой, разумеется, в этом присутствует. Большую часть своей активной жизни Толкин преподавал древнеанглийский, среднеанглийский и историю английского языка. При этом ему постоянно приходилось сражаться с преподавателями английской литературы — борьба шла за время, деньги, студентов и в основном не приносила никаких плодов: как бы ни преуспевал в ней сам Толкин, и он, и его предметы все равно с течением времени все дальше отходили на периферию. Судя по всему, Толкин был довольно злопамятен, как, впрочем, и все смертные. В малых произведениях это часто выходит на поверхность. В антологии «Песни для филологов», составленной им совместно с Э. В. Гордоном и позже (в 1936 г.) изданной частным образом, содержится по меньшей мере два стихотворения с нападками на преподавателей литературы. Одно из этих стихотворений — «Два маленьких заговора» — имеет подзаголовок «Лит. и яз.». Ничего хуже Толкин за всю свою жизнь не написал. Это настолько слабое стихотворение, что невольно хочется думать (или надеяться), что на полпути между поэтом и пишущей машинкой стряслось что–то катастрофическое, из–за чего текст кардинально изменился. Между прочим, с самого начала своей профессиональной карьеры Толкин не был способен употреблять слово «литература» иначе нежели в кавычках: таким образом он демонстрировал свое несерьезное отношение к этому предмету. Например, его знаменитая статья о древних текстах Апсreпе Wisseи Hali Metdhad (24) ,опубликованная в 1929 году, открывается следующим замечанием:
24
Буква d используется в древнеанглийских, среднеанглийских и древнеислаидсхих цитатах на всем протяжении данной книги. Как и другая руническая буква, дожившая почти до современной эпохи, — th — она обозначает тот же звук, что и буквосочетание th. Metdhad = Meith–had = Maid(en)hood(девственность), так что это название переводится как «Святая девственность». — Пер.
«Апсrепе Wisseуже породил целую «литературу», и, очень возможно, я не скажу об этом трактате ничего нового и не пролью на него никакого нового света с точки зрения тех трудолюбивых или досужих читателей, которые следят за этой «литературой». Я лично не следил» (25) .
В начале лекции о «Беовульфе» (1936) и в предисловии к «Сэру Гавэйну и Зеленому Рыцарю» (1925) звучат вариации на ту же тему. Разумеется, эта повторяющаяся шутка на чем–то да основана; по крайней мере, Толкин возвращается к ней вполне сознательно. Это основание легко отыскать, прибегнув к Оксфордскому словарю английского языка (в дальнейшем ОСА. — Пер),в составлении которого в молодости принимал участие и сам Толкин. Из ОСА видно, что значение, которое Толкин здесь придает слову «литература», принято авторами словаря во внимание и зафиксировано в соответствующей словарной статье под № 3b: это «корпус книг, статей и иных текстов, посвященных определенному предмету». Однако почему Толкину непременно надо было использовать именно это значение, в то время как в ОСА есть еще и другое определение, под № 3a, не такое расплывчатое и гораздо более адекватное, а именно: «Литература» — это «литературная продукция в целом… или, в более строгом смысле, произведения, которые претендуют на некоторое значение в области прекрасного благодаря определенной форме или благодаря создаваемому ими определенному эмоциональному эффекту». Толкина задели за живое иллюстрирующие это значение примеры, которые формируют смысловое ядро словарного определения. Шестой из этих примеров гласит: «В полной своей славе литература явилась в Англии благодаря Эдмунду Спенсеру», т. е. в 1579 году. Поначалу можно не заметить, что эта фраза дышит поистине убийственной иронией. Но если отнестись к определению ОСА серьезно, то можно поспорить с ним сразу по нескольким пунктам. Во–первых, следует ли называть «литературой» — как в определении № 3b — бессмысленное нагромождение книг о «Беовульфе», Ancrene Wisseили «Сэре Гавэйне и Зеленом Рыцаре»? И во–вторых, почему сами эти произведения, достаточно оригинальные и творческие, но созданные задолго до 1579 года, «литературой» не считаются? Естественно, никому не пришло бы в голову обсуждать эту проблему обстоятельно и всерьез. Тем не менее Толкин полагал, что возникающая здесь семантическая путаница не так уж и случайна. Может быть, ОСА нельзя считать зерцалом истины, но по крайней мере господствующие в ученых кругах мнения он выражает сполна. Как это характерно для Толкина: обратив внимание на путаницу и неразбериху, порождаемые определениями ОСА, он использовал одно из определяемых понятий, чтобы отомстить за другое: «литературе» как «книге о книгах», мертвой латинской букве, он противопоставил древний английский «дух».
25
AW Р. 104.
Прежде всего это увлечение игрой со словами говорит о том, что туманы академической политики не заслоняли от Толкина простого факта: все споры о «языке» и «литературе» с самого начала непоправимо отравлены неточностью этих терминов. В тех случаях, когда Толкину удавалось остаться беспристрастным, он соглашался с тем, что «яз.», в качестве военного клича, звучит так же неуклюже, как и «лит.». В своем манифесте 1930 года (он называется «Оксфордская школа английского языка») он предположил даже, что эти термины следовало бы заменить на какие–то другие и называть их, скажем, «А» и «Б». В манифесте недвусмысленно заявляется, что и «лингвистический», и «литературный» подходы слишком узки, чтобы с их помощью можно было бы адекватно исследовать подлежащие научному анализу произведения искусства. Поэтому существующие термины по отдельности не слишком–то пригодны для продуктивной работы с этими произведениями, особенно древними. Дальше — больше: не следует «приручать» эти термины и искать компромисса между ними (большинство кафедр англистики не идут далее подобного компромисса) — надо попытаться обрести некоторую третью точку отсчета, откуда и «лит.», и «яз.» представали бы в наиболее выгодном освещении. Это третье измерение существует и носит имя филологии. Именно изнутри этого измерения приучил себя Толкин смотреть на мир, и, находясь в нем, писал он свои произведения. Филология — единственный подходящий проводник по Средьземелью, и можно предположить, что такого проводника одобрил бы и сам творец Средьземелья. Не вина Толкина, что в течение более чем ста последних лет «филология» и как термин, и как дисциплина все больше забредала в чащу даже еще более непроходимую, нежели «английское литературоведение».
Словарные определения ничего не проясняют, и это симптоматично. ОСА был задуман и создан не кем иным, как филологами, и завоевал себе место под солнцем именно благодаря престижу, каким обладала в XIX веке филология, но и он не в состоянии сказать о ней практически ничего дельного. ОСА полагает, что «филология» — это: 1) «любовь к учению и литературе; изучение литературы в широком смысле этого слова, включая грамматику, литературную критику и интерпретацию произведений из области изящных искусств; ныне в этом, широком,смысле употребляется редко»,2) «любовь к беседам, разговорам или спорам» (смысл, для филологии оскорбительный: получается, что это наука, посвященная в лучшем случае логическому разбору беседы или спора, в противовес истинной, серьезной философии! — Т. Ш)»;зато пункт 3) отвоевывает обратно все, что было упущено в пункте 1), объявляя, что филология — это «изучение структуры и истории языка; наука о языке; лингвистика» (то есть, собственно говоря, подраздел пункта 1)(!). Итак, «филология» — это и «яз.», и «лит.» одновременно [7] . Эти определения великодушны, но слишком расплывчаты, чтобы они могли хоть для чего–нибудь пригодиться. Deutsches W"orterbuch,словарь, основанный самим Якобом Гриммом [8] (28) и от него же получивший импульс к дальнейшему развитию, определяет филологию немногим удачнее и тоже инклюзивно а именно как «ученое исследование языков и литератур (особенно классических)». Иллюстрирующая определение цитата из работы самого Гримма более интересна. Вот как она звучит: «Нет науки более гордой, благородной и более благосклонной к спорам, нежели филология; равно нет и науки, менее милосердной к человеческим ошибкам». Здесь по крайней мере указано, чего можно ожидать от этого «ученого исследования языков и литератур». Однако если раньше вы не знали, что такое филология, само по себе отдельно взятое определение Гримма вас на этот счет не просветит.
7
Ср. с определениями литературы и филологии в «Литературном энциклопедическом словаре» под общ. ред. В. М. Кожевникова и П. А. Николаева, М., 1987:
«Литература… — в широком смысле вся письменность, обладающая общественным значением; в узком и более употребительном смысле — сокращенное обозначение художественной литературы…в этом смысле есть письменная форма искусства слова…литература — познание и творчество; она эстетически воплощает общественное сознание, выражает богатство и многообразие человеческого бытия в художественных образах… она есть то искусство, которое более всех других способно размышлять о жизни и произносить о ней суждения, проникая своим скальпелем в ее сокровенные глубины» (26). «Филология… — содружество гуманитарных дисциплин, изучающих историю и выясняющих сущность духовной культуры человечества через языковой и стилистический анализ письменных текстов. Текст во всей совокупности своих внутренних аспектов и внешних связей — та исходная реальность, которая дана филологии и существенна для нее. Филология… ценой самоограничения… обретает право и обязанность последовательно вбирать в свой кругозор… весь человеческий мир… Филология… уже не представляет собой партикулярную «науку» со своим специфическим предметом, достаточно четко отграниченным от предметов истории, истории культуры, языкознания или литературоведения… правильнее видеть в филологии широкую, но внутренне единую и самозаконную форму знания…ее строгость состоит не в искусственной точности… но в постоянном нравственно–интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания» (27).
Уже из этих двух определений видно, что русские термины «литературоведение», «филология» и «языкознание» по значению не абсолютно совпадают с соответствующими английскими. Это может создать некоторую путаницу. Строго говоря, когда Шиппи говорит о «филологии», в большинстве случаев (но не всегда) следовало бы переводить этот термин как «языкознание» (Большой энциклопедический словарь по языкознанию (М.: Большая Российская энциклопедия, 1998) вкратце определяет его как «науку о естественном человеческом языке вообще и о всех языках мира как индивидуальных его представителях»). Но, чтобы не усложнять перевода, в нашей версии книги Шиппи мы решили оставить все как есть (и лишь иногда переводить термин «филология» как «строгая филология»). Иначе потребовалось бы отягощать этот комментарий специальным исследованием взаимосоответствий и взаимопересечений английской и русской филологической терминологии.
8
Якоб Гримм (1785–1863) — немецкий филолог. Исследовал с помощью сравнительно–исторического метода германскую группу языков. Главный труд — «Немецкая грамматика» в четырех томах, представляющая собой сравнение немецкого с другими языками. В 1848 г. издал «Историю немецкого языка». В 1854 г. выпустил первый том фундаментального словаря немецкого языка, последний том которого появился в свет только через много лет после смерти Якоба Гримма, в 1960 г.
28
Якоб Гримм, вероятно, заслуживает титула величайшего филолога всех времен и народов. Именно ему обязаны своим подлинно филологическим духом и «гриммовский закон о согласных» [509], и «Волшебные сказки братьев Гримм». — Т.Ш.
В 1924 году лингвист Хольгер Педерсен [9] дал филологии еще одно определение, однако и оно ничего не проясняет. «Филология, — пишет Педерсен, — есть наука, задачей которой является интерпретация литературных памятников, где нашла выражение духовная жизнь данного периода» [10] . Остается только удивляться, откуда вдруг взялась «духовная жизнь» и куда на этот раз подевался «язык»? Не получилось исчерпывающего определения и у другого лингвиста —
9
Хольгер Педерсен (1867–1953) — датский языковед. Написал множество трудов в области индоевропеистики, сравнительно–исторического языкознания, сравнительной морфологии и фонологии индоевропейских, семитских, финно–угорских языков, разрабатывал теорию родства этих языков (ностратическая теория).
10
Holger Pedersen. The Discovery of Language: Linguistic Science in the Nineteenth Century, trans. J. W. Spargo, 1931 (reprinted ed. Bloomington: Indiana University Press, 1962. P. 79. — Т. Ш.
11
Леонард Блумфилд (1887–1949) — один из создателей американской лингвистической школы, создатель дескриптивной лингвистики. Опирался на философские принципы бихевиоризма.
12
Leonard Bloomfield. Why a Linguistic Society?Language. Vol. 1 (1925). P. 1 — Т. Ш.
13
J. K. Collins. The Study of English Literature,1891, цит. no: D. J. Palmer. The Rise of English Studies.Ox. Univ. Press, 1965). P. 83–84. — Т. Ш.
Подобные мнения держались в Англии долго. В 1924 году Толкин писал: «Кое–где к "филологии" относятся так, словно это одно из явлений, которым была призвана положить конец последняя война» (29) . Когда я прочитал эти строки в первый раз, я думал, что это шутка. Однако впоследствии я узнал, что за три года до того, как они были написаны, британская Комиссия по образованию напечатала доклад «Обучение английскому языку в Англии», где, среди прочего, заявлялось, что студентов вообще не следует обучать филологии, потому что это — наука «немецкого производства», она внесла–де свой вклад в немецкую самонадеянность и тем непосредственно помогла развязыванию Первой мировой войны.
29
YWES 4. Р. 37.
Итак, филология — это «благороднейшая из наук»; она ничем не отличается от литературоведения; она ничем не отличается от лингвистики; это немецкая наука; это классическая наука; в Америке она совсем не та, что в Европе; это наука о бородавках на носу; это «особое бремя северных я шков» (определение Толкина), а также «особое преимущество северных языков как научной дисциплины (опять Толкин). Эта разноголосица начинает напоминать «вавилонское столпотворение мнений» (по выражению Толкина) о «Беовульфе», так яростно высмеянное Толкином в лекции, посвященной этой поэме. Правда, в случае «Беовульфа» финальный хор исследователей восклицает: «Эта вещь достойна изучения!» — а в случае с филологией такой слаженности не будет. Итак, на вопрос «что есть филология» единодушного ответа не существует. Но, по крайней мере, мало кто из авторитетов оспаривает, что это слово давно не используется в самом расплывчатом из смыслов, указанных в ОСА («любовь к беседам» или «любовь к учености»). Новый смысл оно получило в 1786 году, когда сэр Уильям Джонс [14] заявил Бенгальскому обществу в Калькутте о том, что санскрит слишком сильно напоминает латынь и греческий, чтобы это сходство можно было объяснить простым совпадением; по всей вероятности, сообщил сэр Джонс, все три языка, наряду с германскими и кельтскими, «произошли из некоего общего первоисточника, которого, возможно, уже не существует» [15] .
14
Сэр Уильям Джонс (1746–1794) — английский востоковед, юрист. Основатель Общества по изучению языков и культуры народов Индии. В своей знаменитой речи 1786 г. сказал: «Санскрит, при всей его древности, обладает изумительным строем. Он совершеннее греческого, богаче латинского и утонченнее обоих. В то же время он обнаруживает столь близкое родство с греческим и латинским языками как в глагольных корнях, так и в грамматических формах, что простой случайностью это объясняться не может. Родство это так бросается в глаза, что филологу, исследующему эти языки, невозможно усомниться в том, что все они возникли из общего источника, которого, быть может, уже не существует. Имеется сходное, хотя и не столь убедительное основание полагать, что готский и кельтский языки произошли из того же источника, хотя они смешаны с совсем другими наречиями; к этой же семье языков можно причислить и древнеперсидский язык».
15
Leonard Bloomfield. Language.London: George Allen&Unwin, rev. ed. 1935. P. 12ff. — Т. Ш.
Конечно, эта мысль не могла не приходить в голову многим людям и до 1786 года, поскольку даже между английским и, например, латынью сходств достаточно (например, в названиях чисел: «один, два, три» — по–английски как one, two, three,а на латыни — unus, duo, tres),чтобы навести на мысль о том, что между этими языками может существовать какая–то связь. Однако до середины XVIII века все подобные догадки немедленно разбивались о великие рифы межъязыковых различий, окружавшие немногочисленные совпадения. В конце концов, основное, что знали тогда о языках, — это то, что они настолько не похожи друг на друга, что учить их можно только по одному за раз. Джонс и его последователи привнесли в эту проблему существенное изменение: согласно их догадке, искать следовало не случайных совпадений — этот метод уже был ранее использован для того, чтобы «доказать» родственность языков по всей карте мира, — а повторяющихся с некоторой закономерностью изменений. Слово бэдна современном фарси звучит так же, как и английское bad(«плохой»), и означает точно то же самое. Но, как отметил еще в 1833 году А. Е. Потт [16] , это как раз не более чем совпадение. А вот персидское слово xvahar(хватар) действительно происходит от того же слова, что осетинское xo (хо),и оба слова родственны английскому sister;и осетинское, и английское слова тоже означают «сестра» [17] . Более того — между ними можно вставить промежуточные звенья, а иногда и реконструировать недостающие [18] . Как и многие другие революции в области разума, эта, лингвистическая, тоже шла вперекор здравому смыслу с его «очевидностями» и «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Кроме того, она была в значительной степени компаративной(сравнительной) по характеру, поскольку использовала много языков, объясняющих и дополняющих друг друга; а поскольку различные стадии развития одного и того же языка тоже можно сравнивать между собой, то революция была прежде всего еще и исторической. «Филология показывает нам генезис законов языка, а грамматика созерцает конечный результат» — такую цитату приводит ОСА (1852). Автор этих слов подразумевал под «филологией» нечто отличающееся от всех остальных определений, данных в ОСА: он имел в виду компаративнуюфилологию, науку, вдохновленную сэром Уильямом и донесенную, через посредство длинной цепочки наследников сэра Уильяма, до самого профессора Толкина. Кстати, уверенный тон, каким говорится о «генезисе» в приведенной цитате, был для того времени весьма характерен.
16
A. E. Потт (1802–1887) — немецкий лингвист. Главный труд — «Этимологические исследования в области индогерманских языков, с особым упором на изменения звуков в санскрите, греческом, латинском, литовском и готском языках» (2 тома, 1833–1836). Потт заложил основы этимологии как науки. Ему же принадлежит заслуга разработки сравнительной фонетики индоевропейских языков.
17
Словарь Фасмера сообщает, что русское слово «сестра» родственно всем вышеперечисленным «сестрам». Предположительно, все эти слова происходят от древне–индоевропейского *sve–sor(«своя женщина»).
18
См.: Pedersen, op. cit, p. 263–264. — Т. Ш.
И действительно, к 1852 году «новая филология могла с удовлетворением оглянуться на одержанные ею к тому времени победы, которых насчитывалось уже немало, причем в грядущем ее ожидало еще несколько триумфов; можно наугад указать, например, на первоклассное эссе Расмуса Раска [19] о древнеисландском языке (1814) и об отношении скандинавских языков к славянским, кельтским, финскому и классическим; или, например, на гигантскую «Сравнительную грамматику», Vergleichende Grammatik,Франца Боппа [20] (1833–1849), охватывающую санскрит, зендский и армянский языки, греческий, латынь, литовский, старославянский, готский и немецкий; или «Немецкую грамматику» Якоба Гримма (1819) и все те многочисленные труды, которые последовали за перечисленными [21] . Все эти работы шлифовали и оттачивали ярко выраженный систематическийхарактер открытия, который с течением времени все полнее находил выражение в слове «законы» (см. приведенную выше цитату из ОСА), по аналогии с законами физики или химии. Аналогия усиливалась еще и тем, что лингвистические законы получали имена их изобретателей: закон Гримма, закон Вернера, закон Куна, закон Томсена и т. д. В соответствиях, которые с такой детальностью и в таком изобилии вскрывают эти законы, всегда было и до сих пор есть нечто исподволь завораживающее. Латинское слово puces — это, по наблюдению Якоба Гримма, то же самое слово, что и древнеанглийское fisc,да и, конечно, современное английское fish (30) ; pes —то же, что и foot (31) , pellis — fell (32) (старинное английское слово, означающее «кожа», при том что в современном английском «кожа» = skin).А как насчет porcusи pig (33) ? Чередование p/fздесь как будто бы не соблюдается. Что ж, замечает Гримм, на этот случай имеется древнеанглийское слово fearh,которое всем законам соответствует, от этого слова происходит более современное, хотя, правда, устаревшее и на сегодняшний день сохранившееся только в диалектах слово farrow — «опорос» [22] . Мельница сравнений не довольствовалась стандартизированными «литературными языками»; она требовала все больше и больше зерна из словохранилищ со старыми, диалектными или нестандартными словами. В ответ она, во–первых, дарила исследователям все усиливающееся ощущение, что при наличии времени и материала прояснить можно все, что только захочется, а во–вторых — создавала все возрастающее напряжение между современными значениями слов, которые носитель языка употребляет в течение всей жизни, и теми значениями, которыми, как представляется, эти слова обладали в древности. «Дочь» в современном хиндустани звучит fremu,по–английски — дотэ (daughter).Однако английский и хиндустани связаны между собой, и в данном конкретном случае эта связь пролегает через слово dudh — «молоко». По–видимому, в праиндоевропейском языке существовало некое родственное слово, напоминавшее, скорее всего, санскритское duhitar.Оно означало «маленькая доярка». Доили скот, как правило, именно дочери, так что постепенно конкретная работа и конкретная степень родства в сознании людей перемешались. Это смешение «разворачивает перед нами маленькую идиллию поэтической жизни ранних пастухов–арийцев», — с воодушевлением восклицает по этому поводу Макс Мюллер [23] , чьи лекции по сравнительной филологии имели такой успех, что в 1860–е годы и позднее интерес к этой науке вспыхнул не только в ученых кругах, но и в среде лондонского высшего света. Сравнительная филология вошла в моду, она повествовала не только о словах, но и о людях.
19
Раcк Расмус Христиан (1787–1832) — датский языковед. В 1811 г. издал работу «Руководство по исландскому языку», в которой выступил против логической грамматики. Раcк считал, что задача грамматики — описывать, как образуются и изменяются слова, а не указывать языку, как именно следует это делать. В 1816–1823 гг. путешествовал по Азии, был в Индии и России. С 1823 г. и до смерти был профессором в Копенгагене. В 1818 г. напечатал свой главный труд «Исследование в области древнесеверного языка, или Происхождение исландского языка». Вторая часть этой работы была опубликована в 1822 г. под названием «О фракийском языковом классе». Открыл сходство германских языков с греческим, латинским и балтославянскими. Считал язык самым важным средством для исследований в области происхождения народов. Считал, что в языковых исследованиях следует делать упор на грамматические, а не на лексические соответствия, поскольку язык может перенять чуждую лексику, но никогда не перенимает чуждых форм склонения или спряжения, — скорее уж он потеряет собственные. К восстановлению древних языков Раcк не стремился.
20
Франц Бопп (1791–1867) — первый ученый, приступивший к созданию сравнительной грамматики на основе сближений между санскритом и языками Европы. В возрасте двадцати пяти лет опубликовал свою первую работу — «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с персидским, греческим, латинским и немецким». Эта работа посвящена изучению глагольной флексии (окончания). Бопп пытался восстановить изначальную, древнюю форму флексий. Он полагал, что окончания падежей и личные окончания глаголов были первоначально местоименными корнями. Однако на самом деле это не так. Ошибочным было и предположение Боппа, будто санскрит является древнейшим из индоевропейских языков. По замечанию языковеда Мейе, Бопп подобен Колумбу — он пытался отыскать дорогу к праязыку, но вместо этого открыл сравнительную грамматику. С 1821 г. Бопп — профессор в Берлинском университете. В 1833–1852 гг. издал свой главный труд — «Сравнительная грамматика санскрита, зендского, армянского, греческого, латинского, старославянского, готского и немецкого языков». Кроме того, он использовал материалы кельтского и албанского языков. Недостатком метода Боппа считается то, что он не занимался изучением законов звукоизменения.
21
См. Pedersen, op. cit., особенно p. 1, 2, 7. — Т. Ш.
30
Рыба ( англ.).
31
Ступня ( англ.).
32
Шкура ( лат).
33
Свинья ( англ.).
22
В русском языке этот корень содержится, естественно, еще и в слове «поросенок». А слово «свинья», как полагает словарь Фасмера, происходит от древнего звукоподражательного *su-(по–древнеиндийски «свинья» — sukaras,т. е. «животное, которое призводит такой звук»).
23
Max M"uller. Comparative Mythology,1856, в Chips from a German Workshop(4 vols., L., 1980). Vol. 2. P. 26. — Т. Ш.