Дорога в Средьземелье
Шрифт:
Непосредственным следствием всего этого для молодого Толкина явилось то, что, вернувшись в 1919 году после Первой мировой в Оксфордский университет, он снова обнаружил себя на поле боя между двумя глубоко окопавшимися и достаточно враждебными друг другу лагерями, причем, с чьей стороны ни погляди, позиция была настолько патовой, что, как и в тех, более серьезных случаях — на Ипре и на Сомме [63] , — возможности взорвать ситуацию не предвиделось. Тем не менее и те и другие продолжали время от времени предпринимать какие–то вылазки. Что касается Толкина, то он делал для восстановления мира все, что было в его силах. Его «манифест» 1930 года привел к ликвидации по крайней мере небольшого участка академической «ничейной земли», а во время имевшей место в 1951 году кампании по борьбе за список изучаемых студентами предметов Толкин даже вылез было из окопа брататься с врагами, но был вовремя остановлен Льюисом (52) [64] . Надо думать, иногда он впадал в отчаяние — пробить брешь в чужих корыстных интересах и заставить других осознать, насколько важны предметы, которые он хотел бы преподавать, казалось невозможным. Его шутки на эту тему со временем становились все саркастичнее, все реже и реже делал он примирительные жесты (к ним относятся, например, такие его высказывания, как: «Граница между историей языкознания и историей литературы похожа на экватор — она столь же условна; кстати, по мере приближения к этой границе, как и к экватору, становится обычно заметно жарче…» (53) или «…чистый филолог, который не способен преподавать, помимо своей филологии, еще и литературу, встречается не чаще единорога» (54) ). Но со временем все это стало простой данью обстоятельствам и наконец исчезло окончательно. Природная сдержанность проявлялась все сильнее. Трудно отделаться от впечатления, что в некоторых интервью, которые Толкин дал, уже стяжав известность, он все еще склонен был упрощать ситуацию или давать ответы, таившие скрытую двусмысленность, — как будто ему не хотелось брать на себя труд растолковывать то, что, как он хорошо знал, пытались растолковать много раз и до него, но всегда безуспешно. Независимо от того, осознают это читатели или нет, за Толкина высказались его книги — «Хоббит» и «Властелин Колец». Враждебную, а то подчас и откровенно злобную реакцию на эти книги со стороны столь многих приверженцев «лит.» можно было прогнозировать с полной уверенностью. Да иного Толкин и ожидать не мог.
63
Весь 1915
52
И. С. 229–230.
64
К. С. Льюис (1898–1963) — английский писатель, публицист, университетский профессор, апологет христианства. Друг Толкина. Взгляды Толкина на миф и на природу творчества помогли Льюису, прежде убежденному атеисту, обратиться в христианство. Льюис родился в Белфасте. Его мать умерла от рака, когда мальчику было девять лет. С 1917 г. Льюис воевал, в 1918–м был ранен и списан из армии. Блестяще закончил Оксфордский университет, где и преподавал до 1954 г., когда возглавил кафедру средневековой и возрожденческой литературы в Кембридже. В 1952 г. женился на американской писательнице Джой Дэвидман. Этот брак был для Льюиса парадоксальным во всех смыслах этого слова: убежденный холостяк, христианин, политический консерватор, моралист, он взял в жены еврейку, обратившуюся в христианство совсем недавно, разведенную, с двумя детьми, в прошлом марксистку. В ней Льюис нашел самого близкого друга, но их радость была с самого начала омрачена трагедией — Джой была безнадежно больна раком. После свадьбы, правда, болезнь чудесным образом отступила, но в 1960 г. вернулась вновь, и Джой умерла.
Льюис — автор популярнейшей серии детских книг «Хроники Нарнии», научно–фантастической трилогии, романа «Пока мы лиц не обрели», стихотворений, критических эссе, богословских статей и нескольких больших повестей.
53
YWES. Vol. 6 Р. 59.
54
OES. Р. 782.
Действительно, если вернуться к разговору о враждебности которую вызвал «Властелин Колец в стане критиков, бросается в глаза следующее: помимо явного успеха книги, критиков раздосадовало еще и то, что автор упорно говорил о языке так, как будто язык — это что–то интересное. «Изобретение новых языков — основа всего , — заявлял Толкин. Он сочинял свои истории, чтобы снабдить выдуманные им языки подходящим миром, а не наоборот (55) . Английское слово invention(«изобретение, выдумка») происходит, как хорошо известно, от латинского invenire — «находить». Некогда inventionозначало еще и «открытие», о чем Толкин прекрасно знал. Если бы кто–нибудь сказал, что основой филологии XIX столетия было изобретение (обретение, открытие) языков, то он ничуть не погрешил бы против правды. Толкин часто пускался в словесные игры, сравнивая изобретенные им языки с теми, что были «открыты», или реконструированы, учеными всего мира. Тем самым он держал равнение на собственное профессиональное наследие. Ну а вторая часть приведенной выше цитаты из письма Толкина, хотя справедливая и по отношению к нему самому, могла бы с равным успехом относиться также к Эрманарику, Теодорику или к излюбленному XIX столетием образу «исторического» короля Артура. Личная история самого Толкина предстает здесь просто отдельным конкретным воплощением маячащей на заднем плане все той же обобщенной идеи.
55
П. с. 219.
Критики этого совершенно не заметили. «Он сам говорит, что принялся писать эту книгу ради забавы, в качестве филологической игры, — писал Эдмунд Уилсон. — А в итоге получилась сказка–переросток, филологический курьез. Вот что такое на самом деле «Властелин Колец»!» Заметьте: здесь подразумевается, что филология — занятие, безусловно, странное и специфическое, но серьезным его назвать никак нельзя. Другой критик, Лин Картер, готовясь писать рецензию на книгу Толкина, заглянул в какой–то неизвестный словарь с целью узнать, что такое филология, но мало что оттуда вынес. Может быть, не в тот словарь смотрел? Он выразил мнение предыдущего оратора еще более откровенно, хотя и не без известного добродушия, допустив, что на самом–то деле Толкина все же интересовало не что–нибудь, а «вечные истины, кроющиеся в самой природе человека», и что «Приложения» к «Властелину Колец» следует рассматривать именно в этом ракурсе, а не просто как «плоды чрезмерно разросшегося ученого хобби, которому предавался на досуге некий оксфордский профессор». Сама идея, возможно, и верна, но «ученое хобби» отдает крайней наивностью. Попытался защитить Толкина и критик Нейл Д Оитзанс, предположив, что «толкиновские зачастую небрежные замечания о том, как важна была роль филологии при рождении творческого замысла его книги, не следует принимать чересчур всерьез». Но и он попал пальцем в небо.
Закрыл дискуссию некто Дж. Рейли. Пытаясь опровергнуть Эдмунда Уилсона, он заявил, что «Властелин Колец» никак не может считаться «филологической игрой», поскольку это книга серьезная, а значит, никакого отношения к филологии иметь не может вообще. «Никто никогда не станет транжирить нервы и душевные силы на конструирование искусственных языков: это не просто безумие, это еще и невозможно» [65] . Подобно обозревателям, которых я цитировал в начале этой главы, господин Рейли высказывает здесь некоторое конкретное суждение о человечестве в целом, противоречащее конкретным фактам. Может быть, отклонения от нормы, о которых он толкует, встречаются не на каждом шагу. Однако все же встречаются. Взять хотя бы Августа Шлейхера. Он не пощадил нервов и душевных сил, чтобы воссоздать первобытный индоевропейский язык, хотя, как потом выяснилось, все его усилия были напрасны. Вилли Крогманн, ученый из Гамбургского университета, пришел к выводу, что древневерхненемецкая поэма (и самая древняя из всех сохранившихся германских поэм вообще), «Хильдебрандслид» («Песня о Хильдебранде»), была первоначально написана на языке лангобардов [66] , то есть западногерманском наречии, которое за пределами «реконструированной реальности» сохранилось только в виде горстки имен. Но Крогманн не ограничился догадками — он восстановил лангобардский язык и заново переписал на нем всю поэму! Его труд был напечатан только в 1959 году. Насколько мне известно, никто не заходил настолько далеко, чтобы сделать попытку реконструировать бургундскую историю Нибелунгов, первую остготскую песнь об Эрманарике или датского «пра–Беовульфа», однако подумывали об этом многие. Единственное на сегодняшний день стихотворение на готском написано Толкином и напечатано в сборнике «Песни для филологов» под названием «Багме Блома» (56) . Творческие порывы исходят не только из той маленькой области, которую успели нанести на карту «литературные критики». Комментаторам Толкина следовало бы осознать этот факт и вести себя хоть немного смиреннее или, по крайней мере, осторожнее.
65
Цитаты, приведенные здесь, принадлежат соответственно Эдмунду Уилсону и взяты из обозрения, которое цитировалось выше; Lin Carter. Tolkien: A Look Behind The Lord of the Rings(New York: Ballantine, 1969). P. 93–94; Neil D. Isaacs. On the Possibilities of Writing Tolkien Criticism, в кн.: Tolkien and the Critics,ed. N. D. Isaacs and Rose A. Zimbardo (Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1968). P. 7; Robert J. Reilly. Tolkien and the Fairy Story, Isaacs and Zimbardo anthology. P. 137. — Т. Ш.
66
Лангобарды — германское племя, родиной которого является Южная Швеция. В начале I в. по P. X. они обитали в нижнем течении Эльбы, на левом берегу. Начиная со II в. они постепенно переселялись на юг, к V в. передвинулись в Паннонию, приняли христианство (в арианском варианте). В начале VI столетия другие племена вытеснили их на территорию Римской империи. Лангобарды заняли Северную Италию и большую часть Центральной и основали там собственное королевство, позже подчинившееся франкам (751). Мало–помалу лангобарды (ломбардцы) отошли от своего языка и стали говорить по–итальянски. Таким образом, лангобардский язык отошел в область истории.
56
См. Приложение Б. — Пер.
Некоторые из ранних писаний Толкина содержат в себе, по всей видимости, зерно истины, которая могла бы послужить кое для кого предостережением. Уже отмечалось, что Толкин склонен был начинать свои ученые статьи с нападок на «литературу» или «критику», посвященную избранному им предмету, будь то Чосер, Ancrene Wisseили переводчики «Беовульфа». Может быть, самый острый и показательный пример этого содержится в лекции «Беовульф: чудовища и критики», прочитанной Толкином для Британской академии. Закончив разбор грустного состояния дел в литературе о «Беовульфе» в целом, Толкин переходит к сочинениям У. П. Кера и затем Р. У. Чэмберса — филологов, которых он уважал, но которые, как он полагал, сделали слишком много уступок противнику. «Героические поэты древности очень любили конфликты между обетом верности и долгом отмщения, — писал Чэмберс (именно этим конфликтом пренебрег автор «Беовульфа», которого больше интересовали чудовища). — Никакая даже самая дремучая драконья глушь (57) так их не занимала».
57
В оригинале — wilderness of dragons,что может означать одновременно «дикие, глухие места, где живут драконы» и «драконья дикость». — Пер .
«Драконья глушь! — взрывается Толкин, и повторение этого словосочетания мгновенно обнажает его нарочитую синтаксическую двусмысленность (что–то между «овечьим пастбищем» и «львиной гордыней»). В этом чисто шейлоковском обороте кроется жало, тем более острое, что принадлежит оно критику, который вообще–то заслуживает титула лучшего друга поэта, создавшего поэму «Беовульф». Это выражение вполне умещается в рамки традиции, задаваемой «Книгой из Сент–Олбанс» [67] , со страниц которой поэт мог бы парировать удар критиков: — А в придачу еще куличье болото, и обезьянья хитрость, и разбойничья банда, и гусиная стая!» (58)
67
«Книга из Сент–Олбанс» (вышла в 1468 г.) — первая в Европе книга, посвященная рыбной ловле. Автор книги — настоятельница британского монастыря Сент–Олбанс Юлиана Бернерс.
58
ЧиК. С. 252.
Гуси, разбойники, обезьяны, кулики; таковы, в представлении Толкина, четыре составные части обобщенного образа литературных критиков. Эти четыре составляющих эмблематически представляют, соответственно, глупость, лукавство, бессмысленное подражательство и (см. Лаэрт в «Гамлете», V, II) [68] незрелость суждений. Однако второе словосочетание — «хитрость обезьян», shrewedness of apes —это палка о двух концах. Подобно большинству слов, английское shrewedness — «хитрость» — с течением времени меняло значение. Как и в случае со словом «литература», Толкин полагал, что эти изменения значимы. Сегодня shrewdness,согласно ОСА, означает «Быстрота умственного восприятия или различения; сметка в практических делах». Однако когда–то это слово означало «злобность», особенно по отношению к женской «стервозности» или женскому коварству. Без сомнения, переход от одного значения к другому произошел с помощью таких фраз, как shrewd blow(«хитрый удар»): сначала это словосочетание означало «удар, который был нанесен специально с целью причинить боль»; затем просто «умело направленный
68
60
Английская идиома. Ближайший русский эквивалент — «учить ученого» — Пер.
Глава 2
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ
ДОРОГИ И БАБОЧКИ
Труды Гриммов и Толкина доказывают, что филологический подход к поэзии не обязательно должен исключать все, что в наше время называют «литературой» (или «литературоведением»). Однако подход Гриммов и Толкина резко отличается от принятого сегодня у литературных критиков. Прежде всего, от филологов скорее, чем от критиков, можно ожидать интереса к отдельным словам, к их смыслу, форме или непривычным, но зафиксированным письменно (или пусть даже не зафиксированным) употреблениям. Но не нужно думать, будто филологи, гоняясь за частностями, пренебрегают авторским замыслом и этим отличаются от литературоведов. Просто у них такая профессия — обращать внимание не только на поведение слова в его непосредственном окружении, но еще и на корни этого слова, на его аналоги в других языках, на его родственников и потомство, а также на метаморфозы культуры, о которых, возможно, расскажет история данного слова. Выразимся так: для Толкина слово не было чем–то вроде «кирпичика», не было отдельной, ограниченной единицей — скорее вершиной сталактита, которая, конечно, интересна и сама по себе, но куда более достойна внимания как часть некоего живого, растущего единства. Можно сказать, что Толкин усматривал в этом процессе что–то сверхчеловеческое, по крайней мере, что–то превышающее возможности отдельного человека — ведь никто не знает, как изменятся слова в будущем,даже если исследователю доподлинно известно, как изменялись они в прошлом.В одном из последних опубликованных стихотворений Толкина, которое написано на древнеанглийском и посвящено поэту У. X. Одену [69] (с переводом на современный английский) автор, в конце стихотворения, называет Одена w'odbora,а в конце обещает ему вечную хвалу от searothancle [70] . Первое существительное переведено как «тот, кто имеет в себе поэзию», второе — как «любители слов». Этимологически, однако, сочетание «любители слов» параллельно слову «филологи», а первый элемент слова w'odbora —это тот самый корень, который сохранился в имени бога Одина (Водена) [71] и в архаическом прилагательном wood,означающем «сумасшедший, шальной»: его употребляли по отношению к мистическому безумию барда, шамана или, как мы говорим сегодня, берсеркера. Поэты и филологи, как чувствовал Толкин, — как раз те люди, которые могут оценить этот смысл.
69
Уистен Хью Оден (1907–1973) — выдающийся англоамериканский поэт, литературный критик. Родился в Британии, учился в Оксфорде, позже переселился в Америку. В Оксфорд поступил в 1925 г, как раз когда там начал преподавать Толкин. Студентом Оден интересовался древнеанглийской литературой и скандинавской мифологией. В зрелом возрасте пришел к христианству. Услышанная им в 1926 г. инаугуральная лекция Толкина произвела на него глубочайшее впечатление и определила его желание выучить древнеанглийский язык, чтобы читать древнеанглийские поэмы в оригинале. Оден высоко оценил «Властелина Колец», чем очень тронул Толкина. Завязалась переписка. Оден хотел написать о Толкине книгу, но тот не дал на это разрешения.
70
J. R, R. Tolkien. For W. Н. А., Shenandoah: The Washington and Lee University Review, vol. 18 no. 2 (Winter 1967). P. 96–97. — Т.Ш.
71
Один (Воден) — верховный бог древних скандинавов. Один — многофункциональная фигура: это поэт, колдун, воин, король, некромант, мистик, король. Один стоит вне законов человеческой морали: его мораль — власть и сила. Владыка Девяти Миров, Один сам добыл себе власть и знания. Сначала это — одинокий странник, собирающий мудрость по всему миру. Получив копьевую рану, Один девять дней и ночей висел на ветвях соединяющего миры дерева Иггдразиль и, несмотря на мучения, смог за это время расшифровать надпись на коре дерева и открыл секрет магических рун. С помощью этих рун он освободился. За то, чтобы отпить глоток из источника мудрости у корней Иггдразиля, он заплатил собственным глазом и навсегда окривел. Видя мудрость и силу Одина, другие боги признают его своим главой. Один обитает в Асгарде, откуда следит за происходящим на земле, правит богами, а в своем пиршественном зале — Валгалле — собирает души умерших героев, и там длится бесконечный пир. Атрибуты Одина — магический жезл и кольцо Драупнир, в котором заключена мудрость Одина и которое каждые девять дней порождает другие восемь колец, в чем символизируется власть Одина над Девятью Мирами скандинавской мифологии. Кроме того, благодаря Драупниру Один безгранично богат.
Естественно ожидать, что филологи скорее, чем критики, склонны верить в то, что можно было бы назвать «реальностью истории» — прежде всего по той серьезной причине, что им больше нравится работать с рукописями, чем с печатными книгами, а первые гораздо поучительнее вторых. Одни рукописи в прямом смысле слова написаны самим автором, то есть его рукой, в другие он сам вносил исправления; в третьих случаях, наоборот, слишком очевидно, что автор к рукописи не прикасался — непонимание лежит на страницах таким густым слоем, что так и видишь, как задохнулся бы автор от гнева, узнай он (как догадывался иногда Чосер), что сделали с его текстом другие люди или что они собираются с ним сделать. Чувство, что в старых библиотеках собираются привидения, — очень сильное. Правда, филологи ощущают такую интимную связь с историей еще и потому, что понимают: формы настоящего находятся в прямой зависимости от прошлого — вспомним о «словесных сталактитах». Но бывает еще, что на основе разделения языков создаются национальные государства (например, голландское и немецкое), а забытые, казалось бы, истории (например, финский эпос «Калевала») порождают национальные мифы. Важно и то, что именам свойственно закреплять в обыденном сознании детали пейзажа. Менее чем в тридцати милях от кабинета Толкина находится доисторический курган, известный под именем Кузница Виланда [72] . Этому названию больше тысячи лет; возможно, именно о нем вспомнил король Альфред (который родился в Уэнтидже, в семи милях от этого места), когда вписывал в свой перевод Боэция восклицание: Hwoet synt n'u thoes forem'eran and thoes w'isan goldsmides b'an W'elondes? — «Что суть ныне кости Вейланда (sic! — Пер) ,златокузнеца, превыше всех премудрого?» Альфред мог также помнить о Виланде как об отце Видии, того самого героя утраченных поэм, который, согласно догадкам ученых, вызволил Теодорика из страны чудовищ; не исключено, что Альфред слушал эти поэмы непосредственно с голоса певцов! Однако, несмотря на то что поэмы были утрачены, чудовища исчезли вместе с поэмами, а Виланд перестал что–либо значить для англичан, само имя Виланда в течение столетий не забылось и сохранило тень прежнего смысла. Для Толкина такие цепи ассоциаций возникали с легкостью и во множестве, запирать их в рамки книг не было никакой необходимости. Когда Толкин говорил, что «история» (читай: вымышленная история, повесть. — Пер)часто похожа на «миф» или когда Вильгельм Гримм отказывался разделять «миф» и «героическую легенду», у обоих имелись для этого самые прозаические основания [73] . Они знали, что легенда часто растворяется в обыденности. Уже по первому стихотворению, которое опубликовал Толкин (не считая нескольких строчек в журналах школы и колледжа), — «Поступь гоблинов» (62) — ясно видно, что автор хорошо чувствует непрерывность истории и непрерывность процессов языкового изменения (хотя, положим, заметить это можно только задним числом). Эти стихи начинаются так:
72
Кузница Виланда — группа древних камней неподалеку от границ Оксфордшира. Поверье гласит, что среди этих камней невидимо обитает древний бог Виланд, великий кузнец. Если оставить близ этого места неподкованную лошадь и монетку, через некоторое время лошадь окажется подкованной, а монетка исчезнет. Эту легенду обыграл Киплинг в повести «Пак с холма Пака». В скандинавском пантеоне Виланд — это Велунд, тоже чудесный кузнец. Он попал в плен к королю, который сделал его хромым, чтобы тот не мог убежать, и принудил работать на себя. Но Велунд отомстил королю и с помощью магии вырвался из плена. Миф о Велунде родственен греческому мифу о Дедале (здесь тоже некоторую роль играет мотив лабиринта). Виланд упоминается в «Беовульфе», в «Жизни Мерлина» Гальфрида Монмутского и в «Кенилворте» Вальтера Скотта.
73
См.: W. Grimm. Die deutsche Heldensage,3–е изд. (Gutersloh: Bertelmann, 1889). P. 383, а также эссе «О волшебных сказках» (61): — Т. 111. См. также прим. [56] к этой гл.
62
Oxford Poetry, 1915 [510].
Согласен, это не ахти какие замечательные стихи. Легко представить себе, как напал бы на них «литературный лагерь», вооруженный не только профессиональным чутьем на технические слабости, но и достаточно агрессивным темпераментом «Почему, — спросит критик, — во второй строчке автор употребил прошедшее время, а во всех остальных случаях всегда употребляет настоящее? Означает ли это, что «фонари фей» удалились и «лирический герой» пытается догнать их? А может быть, это не герой, а автор пытается догнать, и не «фонари фей», а рифму? (63) Далее, вприроде нет ничего, что говорило бы о способности живой изгороди «вздыхать», а травы — «петь». Что же касается умения дороги «ползти прочь», то поэту, по–видимому, всего лишь пришел в голову каприз спроецировать на пейзаж некое свойство, извлеченное им из глубин собственного существа. Вот почему мы «не верим»лирическому герою, когда он якобы слышит зов рогов. А как насчет «зачарованных лепреконов»? Их кто–то «зачаровал»? Или это они «зачаровывают»? А может, вообще вселепреконы всегдазачарованы, то есть относятся к разряду существ волшебных, а значит, нереальных? Поэт отказывается дать определенный ответ. Это — уклончивое стихотворение, стихотворение, в котором автор прощает себе решительно все. Поистине, «вот дорога, посмотри!» Дорога в никуда!
74
Лепреконы — в ирландском фольклоре крохотные существа из породы эльфов. Если поймать лепрекона, он укажет, где зарыт клад. Это слово появилось в английском языке не раньше начала XVII в.
63
В русском переводе шероховатость оригинала немного сглажена. В оригинале рифмуются существительное roadи глагол прошедшего времени glowed:к глаголу glow — «сиять, сияют» — добавлено окончание прошедшего времени – ed,иначе рифмы с существительным roadне получилось бы. — Пер.