Дорога в Средьземелье
Шрифт:
И здесь, как в случае с Аттилой, имя щекочет нервы и разжигает любопытство, хотя, возможно следы этих филологических страстей так глубоко погребены в примечаниях редакторов и заключительных фразах научных работ что их можно и проглядеть. Рассказы о смерти Германарика очень отличаются друг от друга. Римский историк утверждает, что король готов покончил самоубийством около 375 года по P. X. из страха перед гуннами. Иордан рассказывает историю посложнее; в ней речь идет о предательстве, наказании и отмщении. Древние скандинавские песни, брлее жестокие и менее обезличенные, настаивают на гом, что на Ермунрекка напали его зятья, чтобы отомстить за убитую сестру — его жену. Готы с трудом одолели зятьев (забросав их камнями, поскольку как другое оружие не могло причинить им вреда), но те успели отомстить: Ермунрекк остался жив, но лишился рук и ног, превратился в живой труп, «хеймнар». Эта последняя история совершенно неправдоподобна. Однако в некоторых деталях она отчасти соответствует рассказу Иордана. Возможно, коллапс готской империи в четвертом веке нашей эры действительно сопровождался какими–то из ряда вон выходящими, исполненными трагизма событиями. Филологу, сравнивающему эти версии, особое наслаждение доставляют попытки угадать: что за странные цепочки превращений, какие причуды народных пристрастий превратили короля в разбойника и негодяя? Может быть, побежденные готы решили сделать из него козла отпущения. А может быть, его ославили как женоубийцу, чтобы замять вину готов, которые переметнулись к врагам и присоединились к «кочевникам с Востока» [40] — к тем, кто величал короля гуннов «папашей»? Может быть, это крымские готы напели скандинавам из варяжской стражи, служившим при дворе греческого императора, песню об Эрманарике? Толкин пристально следил за всеми исследованиями по этому вопросу. Например, он регулярно приобретал, по мере их выхода в свет, отдельные книги многотомного издания Германа Шнейдера «Германская героическая сага» (1928–1934) (46) , а в 1930 году заявил, что у него студенты изучают готский не только ради постижения законов звукоизменения, но и «в качестве главного источника поэтического вдохновения, каким он был для древних англичан и скандинавов» (47) . Как сказал Толкин в процитированном выше письме, легенды о героях увлекательны и сами по себе, но в то же время представляют собой ценное сырье для «рациональной и точной науки».
40
Во «Властелине Колец» — союзники Черного Властелина. Подробнее о них в основном тексте не сообщается.
46
Эти книги, надписанные владельцем, хранятся
47
OES. Р. 779–780.
Филология пролила свет в глубину Темных Веков. Естественно, те места из Гиббона, где речь шла о готских вождях, приходилось теперь переиздавать с осторожностью (новое издание, пересмотренное Дж. В. Бэри, вышло в 1896 году). Но академические предшественники Толкина не смогли вовремя заметить, что причина упадка их предмета кроется в чересчур широком размахе филологического воображения; и это симптоматично. На одном полюсе филологии находятся умозаключения, выведенные учеными на основе буквыязыка. Этим ученым не приходилось теряться в догадках, кто автор того или иного текста — гот, лангобард, западный сакс, обитатель Кента или нортумбриец? Отраженные в тексте соответствующие звукоизменения исключали ошибку. На другом полюсе филологии — готовность филологов высказывать категорические суждения о том, существовали ли в реальности тот или иной народ или империя, основываясь исключительно на поэтических традициях и ареалах распространения тех или иных наречий. Филологи находили для себя полезные сведения и романтику в любых древних песнях или обрывках древних текстов. Так, уже много столетии известно, что Lex Burgundionum [41] короля Гундобада открывается спискам венценосных предков этого монарха: Гибика, Гундамар, Гислахариус и Гундахариус. Понадобилась филология, чтобы отождествить первого, третьего и четвертого с Гернутом, Гизельхером и Гунтером германского эпоса — «Песни о Нибелунгах» [42] . Одновременно стало очевидным, что в эпосе заключалось зерно исторической правды: в 430–х годах нашей эры гунны действительноразбили в пух и прах бургундского короля и его армию (как мимоходом отмечал еще Гиббон), некоторые реальные исторические лица действительноносили некоторые из упоминаемых в эпосе имен, а с V до XII столетия действительносуществовала непрерывная поэтическая традиция, несмотря на то, что большинство из порожденных ею произведений исчезло прежде, чем их записали. В своих собственных лирических произведениях, написанных в VI веке, Сидониус Аполлинарис, епископ Клермонтский, поминает бургундские песни с отвращением. Гиббон называет его «ученейший и красноречивейший Сидониус». «С какой радостью отдали бы мы сегодня все его стихи за десять строчек из тех песен, в которых эти «длинновласые, семифутовые, лук поядающие варвары» славили, возможно, щедрость Гибики или повествовали о том, как пали в последней страшной битве их отцы, сражаясь бок о бок с Гундахариусом», — куда более кисло писал о Сидониусе Р. У. Чэмберс [43] . Это изменение взгляда на вещи служило признаком огромного, хотя и непродолжительного, сдвига поэтических и литературных интересов от классики к фольклору. Это изменение показывает также, почему филология представляется некоторым «благороднейшей из наук», «ключом к духовной жизни народа», «не просто бесполезным смешением языкознания и литературы, а чем–то гораздо более значительным».
41
Король Гундобад (известна только дата его смерти — 516 г.) с 480 до 501 г. делил бургундский престол с братьями, с 501 г. правил единолично. Принял свод законов, известный под латинским названием Lex Burgundiorum.
42
«Песнь о Нибелунгах» — героическая поэма, написанная в начале XIII в. Повествует о событиях IV–VI вв., эпохи расселения южногерманских племен на территории распавшейся Римской империи. Автор поэмы неизвестен. Канву сюжета составляют подвиги героя Зигфрида и гибель бургундского королевства.
43
Widsith: a study in Old English Heroic Legend,ed. R. W. Chambers (Cambridge: Cambridge University Press, 1912). P. 1–2. — Т.Ш.
«РЕКОНСТРУИРОВАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»
Как бы то ни было, поэтические творения Сидониуса сохранились, а бургундский эпос — нет. В головах у ученых постепенно формировалось видение огромной Германской империи, простиравшейся некогда от Балтийского до Черного морей, но павшей под натиском гуннов и рассыпавшейся на отдельные поселения на обширном пространстве от Швеции до Испании. Однако это видение балансировало на самом краю освещенного круга, никак не даваясь в руки. «Злая судьба не пощадила почти ничего… из поэтических памятников, которые были достоянием восьмого, седьмого и более ранних столетий», — жаловались Якоб Гримм и его брат Вильгельм [44] . «Печально говорить об этом, — вздыхал Аксель Ольриге, — но древняя «Бьяркамаль», любимейшая и чтимейшая песнь Севера, в своем первоначальном виде нам не известна» [45] . «Увы утраченным преданиям, анналам и древним поэтам», — писал Толкин, формально имея в виду Вергилия, но на самом деле, по аналогии, еще и источники, которыми питалась поэма «Беовульф» [46] . Гудбранд Вигфуссон и Ф. Иорк Пауэлл, которые в 1880–е годы редактировали Corpus Poeticum Boreale — полный сборник поэзии Севера, — оглядываясь на прошлые века, видели «пажити науки о Севере» в виде «обширной равнины, покрытой сухими костями» (48) , по которой туда–сюда бродят люди, «изо всех сил старающиеся привести эти кости в порядок, складывая череп к черепу, бедро к бедру, но не надеясь на чудо и даже не помышляя о дохновении духа, которое могло бы сотрясти эту равнину и призвать бессмертных мертвецов к пробуждению» [47] . Но, несмотря на то что филология все же вдохнула жизнь в сухие кости старинных поэм и наполнила историю отголосками забытых битв и воспоминаниями о забытых империях, существовал предел, дальше которого она пойти не могла. Можно было научиться понимать древние языки, можно было издать древние поэмы и снабдить их комментариями, однако живых носителей этих языков взять было неоткуда. Кроме того, сохранились, как правило, не те поэмы, которые филологам хотелось бы прочесть больше всего.
44
Die beiden altesten Gedichte aus dem achten Jahrhundert, ed. W. и J. Grimm (Cassel: Thurneisen, 1812). P. 31. — Т. Ш.
45
Axel Olrik. The Heroic Legends of Denmark,trans. Lee Hollander (New York: American–Scandinavian Foundation, 1919). P. 85. — Т.Ш.
46
ЧиК. С. 271. — Т.Ш.
48
Образ позаимствован из Библии, из книги пророка Иезекииля: «…и вот весьма много их [костей] на поверхности поля, и они весьма сухи… Я изрек пророчество… и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею… и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них… и я изрек пророчество… и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои» (37: 2, 7–10). — Пер.
47
Corpus Poeticum Boreale,ed. G. Vigfusson and F. York Powell (2 vols, Oxford: Clarendon Press, 1883). Vol. 1. P. xcvii. — Т.Ш.
Именно поэтому характерным для филолога занятием стала в конце концов «реконструкция» древностей. Для начала взялись за несохранившиеся древние слова. Из того обстоятельства, что и в английском, и в немецком языках корневой гласный в слове manво множественном числе изменяется (соответственно, тепи Manner), позволительно было заключить, что в прагерманском языке, от которого до нас не дошло ни единого слова, это множественное число звучало как *manniz,что породило, как и всегда в подобных случаях, так называемую «i–мутацию». * — «астериск», знак реконструированной, гипотетической формы — был предложен в 1860–е годы Августом Шлейхером [48] и с тех пор получил широкое распространение. На более высоком уровне возможной оказалась и реконструкция целого языка. Шлейхер взялся даже как–то раз самолично написать маленькую басню на «индоевропейском языке» — том самом «общем предке санскрита, латыни и греческого», о существовании которого догадывался еще сэр Уильям Джонс. Аеис, йасмин варна на а аст, дадарка аквамс —так начинается эта басенка: «Овца, у которой не было шерсти, увидела однажды лошадь…» На коллег Шлейхера оглушающего впечатления это творение не произвело. Уже несколько лет спустя (все это происходило в 1870–е годы) исследователи Вернер [49] , Бругманн [50] и де Соссюр подтолкнули Г. Хирта [51] на то, чтобы составить исправленную версию этой басни. «Ни один язык не изменялся в 1870–е годы быстрее, чем праиндоевропейский», — шутили филологи [52] . Однако сам метод не подвергался серьезным сомнениям. Критиковались только результаты, полученные с помощью этого метода. А в промежутке какой–нибудь исследователь мог внезапно почувствовать, что ему хочется по–иному переписать тот или иной реально существующий древний текст. В древнеанглийских гномических стихах [53] , называемых обычно «Гномы I», есть такая строчка: Eorl sceal on 'eos boge, worod sceal getrume r'idan — «Эрл скачет на лошади, военный отряд — в строю». Однако большинство военных отрядов в древнеанглийской истории были пешими, к тому же слово worodвыпадает из системы поэтических аллитераций [54] . Здесь должно было бы стоять слово 'eoredзаявляет редактор. Это слово означает «кавалерийский отряд» и находится в родстве со словом eoh — «лошадь» (ср. лат. equus) .Правда, это слово встречается в других древнеанглийских текстах только дважды, и только один раз употреблено правильно: по–видимому, ко времени написания сохранившихся текстов и слово, и сама идея перестали быть привычными. Но препятствий этот факт не создает. Поздний филолог–редактор с полным на то основанием может считать, что знает больше древнего книжника, писца, а то и самого поэта (причем эти знания качественнее). Есть и еще одна причина — скажем, редактор, мыслящий так же, как мыслил Толкин, может в один прекрасный день почувствовать, что достиг с авторами «Беовульфа», «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря» или «Рассказа мажордома» [55] особого, осведомленноговзаимопонимания. Если это не иллюзия, то приходится признать, что даже современники поэта не смогли бы понять его так глубоко, как этот редактор, и уж, конечно, методами прямолинейной литературной критики такого понимания достичь невозможно.
48
Август Шлейхер (1821–1868) — языковед, ботаник, философ. Преподавал сначала в Бонне, затем в Праге, с 1857 г. — в Иенском университете. В 1852 г. издал «Морфологию церковнославянского языка», в 1856–1857 гг. — «Литовскую грамматику». В 1861–1862 гг. опубликован его главный труд — «Компендиум сравнительной грамматики индогерманских языков», подводивший итоги сравнительному изучению индоевропейских языков за полвека. Шлейхер первым поставил вопрос о законах развития языка, что естественно следовало из его уподобления языка живому организму. Кроме того, Шлейхер поставил и частично решил проблему восстановления индоевропейского праязыка и проследил его развитие в ответвлениях.
49
Карл Вернер (1846–1896) — языковед. Уточнил закон Раска–Гримма о первом германском передвижении согласных. Установил, что германские языки имели свободное ударение и что место ударения оказывало и оказывает влияние на немецкий консонантизм, например, в формах глагола Ziehenв случае, когда ударение падает на корневой слог, согласный hпереходит в g — например, zog.
50
Карл
51
Герман Хирт (1865–1936) — немецкий языковед, младограмматик. Его основной труд — «Индоевропейская грамматика» (1921).
52
См.: Pedersen, op. cit, p. 277–279, и О. Jespersen. Language(London: George Allen&Unwin, 1922), p. 80–83. — Т. Ш.
53
В древнеанглийских рукописях сохранилось два собрания кратких поэтических изречений, которые принято называть «гномическими стихами (от греческого слова gnome — мудрость, знание)», или «максимами» (по–английски Maxims).Первое из этих собраний носит условное название «Коттонские гномы», второе — «Эксетерские гномы». Последние подразделяются еще на три части — А, В и С. В ДрАП переведены только Эксетерские гномы В, то есть, согласно английской номенклатуре, Maxims II.В этих стихах почти отсутствует дидактический элемент и преобладают сжатые, афористичные констатации должного и недолжного в природе вещей и людей. Отчетливой структуры они не имеют.
54
Аллитерация — повторение в строке (строфе) однородных согласных (литературный прием).
55
См. выше, прим. [4].
Примеры можно умножать почта до бесконечности. Никак нельзя обойти вниманием тот факт, что за последние сто лет сутью и ядром изучения «Беовульфа» было изучение истории о «падении дома Скильдингов», которую, так уж получилось, ни сам поэт, ни какой–либо другой древний писатель так и не позаботились прояснить до конца, но которая была «реконструирована» очень подробно (и, на мой взгляд, совершенно убедительно) рядом ученых вплоть до Р. У. Чэмберса. Но главное во всем этом вот что:
1) Тысячестраничия «сухих как песок» теорем о языковых изменениях, звуковых сдвигах и степенях аблаута были, по разумению большинства филологов, существенной и естественной базой для гораздо более волнующих спекуляций на тему широких равнин «Готии» и тайных торговых путей через первобытные леса Севера, Myrkvidr inn 'okunni — «бездорожного Мирквуда» (49) . Одного без другого достигнуть было нельзя, это исключалось.
49
OES. Р. 782.
2) Несмотря на кажущуюся шизофрению, которой, на первый взгляд, страдала эта наука, и на непоколебимую решимость ее приверженцев ни в коем случае ничего не упрощать, филология была в свое время «режущим краем» всех «мягких» или «бихевиористических» наук — литературы, истории, социологии и антропологии, вместе взятых. Именно поэтому она привлекла на свою сторону таких серьезных последователей, а Якоб Гримм, например, мог надеяться выгодно продать массовому читателю свой словарь — W"orterbuch der deutschen Sprache, —словно это была какая–нибудь развлекательная книга.
3) В пылу этих увлечений филология, возможно, несколько подзабыла, где проходит граница между воображением и действительностью. Все вело к тому, чтобы «реконструированную реальность» — то есть, то, что уже перестало существовать, но с вероятностью до ста процентов могло быть восстановлено на бумаге — начали принимать за реальность подлинную.
4) В некотором смысле, отсутствие наиболее желанных объектов изучения уже само по себе порождало романтические порывы. Если бы мы обладали утерянными готскими «песнями об Эрманарике», мы, возможно, оценили бы их не слишком высоко. Мы могли бы найти, что они несовершенны, грубы или жестоки. Вполне возможно, что первая версия «Песни Нибелунгов» (созданная на еще не остывшем пепелище бургундского королевства) была не более чем незамысловатой попыткой поэта немного развеселить самого себя. Но эти поэмы утрачены. Они обречены вечно маячить на самой границе освещенного крута. Это дразнит, это делает их еще более желанными, а ссылки на них, попадающиеся в других текстах, щекочут нервы еще сильнее. Существует книга под названием «Утраченная литература средневековой Англии» (написанная Р. М. Уилсоном). По–видимому, Толкин часто перечитывал эту книгу (50) . А если бы существовала книга под названием «Утраченная литература раннего европейского Средневековья», то одно это название причиняло бы такую боль, что и словами не выразить. Под ее обложкой уместилось бы, между прочим, довольно много материала. Например, лучшее, что написано о короле Артуре, — это не те долгие и подробные истории, которые рассказываются в поэмах позднего Средневековья, а несколько случайных, разрозненных строчек из почти нарочито неинформативных валлийских трехстиший — например, в «Черной Книге Кармартэна»:
50
См. прим. [32] к гл. 5.
(«Есть могила Марха, есть могила Гвитхура, есть могила Гугауна Красного Меча; но дивится мир могиле Артура» [56] .)
Что касается древнеанглийской поэзии, то мне кажется, что для Толкина самыми волнующими были строки даже не из «Беовульфа», а из лишь частично дошедшей до нас поэмы «Вальдере» [57] , где незнакомец напоминает «отпрыску Эльфхере», от кого ему достался меч, принадлежавший некогда герою по имени Видья, а тому, в свою очередь, доставшийся от Теод/о/рика, который подарил его Видье за то, что «его он вызволил /из плена, сын Веланда, /и край великанов/ покинул Теодрик» [58] . По–видимому, из этого отрывка можно заключить, что в раннем Средневековье бытовала легенда о похищении короля готов Теод/о/рика (*Тиудорейкса) великанами, которые забрали его в свою страну, но, после многих приключений, король был вызволен из плена своими верными приспешниками — Видьей и Гильдебрандом. Зачем понадобилось великанам похищать Теодрика, где и как жили эти великаны, в каких отношениях состояли они с человечеством? Когда–то давным–давно ответы на эти вопросы были, по–видимому, известны очень многим. История с похищением Теодрика дошла до нас, правда, в сильно вырожденном виде, в составе корпуса средневековых немецких поэм (Das Eckenlud, Sigenot, Launnи других), куда входит крайне дразнящий отрывок большой средневековой поэмы, целиком посвященной именно этой теме. Отрывок вкраплен в скучную проповедь смирения и звучит так:
56
Текст цит. по:Proceedings of the British Academy, vol. 53 (1967), Thomas Jones.The Black Book of Carmarthen «Stanzas of the Graves » P. 125–127. —T Ш.
57
Два отрывка этой поэмы были обнаружены в 1860 г. в Копенгагене. По всей видимости, когда–то они были частью произведения, по масштабу сравнимого с «Беовульфом». Эта поэма является наиболее ранней известной германской версией средневекового сказания о Вальтере Аквитанском. Вальтер — герой нескольких южнонемецких эпических песен. Ему посвящено также несколько глав древнеисландской «Саги о Тидреке». Сохранившиеся древнеанглийские отрывки повествуют о кульминационном эпизоде истории — битве между Вальдере и королем бургундов Гудхере (Гунтером). Содержание других поэм и песней ДрАП вкратце передает так: Вальдере (Вальтарий) был сыном аквитанского короля, который в древнеанглийских отрывках именуется Эльфхере. Вальдере и двое его товарищей оказались в заложниках у короля гуннов Аттилы. Вальдере удалось бежать от гуннов, но потом он подвергся нападению Гудхера (Гунтария). В числе нападающих оказался франкский юноша Хагано (Хаген древнескандинавских источников), который был в плену у гуннов вместе с Вальтарием, но бежал еще раньше него. Гунтарий надеялся отобрать у Вальтария обрученную с ним Хильдегунду, дочь короля Бургундии, бежавшую от гуннов вместе с ним. Сначала Хагано отказался напасть на своего названого брата, но впоследствии все–таки согласился. В конце концов схватка закончилась миром, и Вальтарий правил Аквитанией еще целых тридцать лет.
Теодрик (в средненемецких эпических песнях Дитрих Бернский) выступает в легенде как герой–изгнанник, совершающий со своими воинами подвиги на службе у гуннского короля Этцеля (он же Этла, он же Аттила). Видья (Видигойя) характеризуется Иорданом как «храбрейший из готов». Согласно легенде, он был сыном кузнеца Веланда (Виланда). Принадлежащий Видье меч «работы Веланда» каким–то не вполне понятным образом переходит от Видьи к Теодрику и затем к Вальдере (51). — Т. Ш.
58
См.: R. M.Wilson. The Lost Literature of Medieval England(London: Methuen, 1952). P. 15. — T. Ш.
Пер. В. Тихомирова. ДрАП. С. 10.
Как звучала она на древнеанглийском — эта поэма, повествовавшая не о чудовищах, нападающих на людей, как в «Беовульфе», а о людях, которые сами проникают в глубь мира чудовищ, то есть отправляются искать приключений не куда–нибудь, а прямо на Плато Огров? [59] Судьба похитила у нас надежду когда–либо прочесть эту поэму и погрузила вожделенный текст в пучину окончательного (или почти окончательного) забвения.
59
В оригинале Ettenmoor.Нанесено на карту Средьземелья, но ничего, кроме того, что это место гиблое, об этом плато не сообщается. «Огр» — устаревшее слово, обозначающее по–русски «человекоподобное чудовище, великан». Etten(мн. ч. eotenas) — устаревшее английское слово со значением «тролль».
ДРАКОНЬЯ ГЛУШЬ И ОБЕЗЬЯНЬЯ ХИТРОСТЬ
Из этого краткого обзора истории мысли вытекает обескураживающее заключение: получается, англистика в британских и американских университетах навеки искажена непониманием и изобилует утраченными возможностями. Профессор Д. Дж. Палмер показал, что, в частности, рождение оксфордской школы англистики сопровождалось отчаянной борьбой между языкознанием и литературой, филологами и критиками, и борьба эта кончилась отнюдь не взаимным обогащением, но всего лишь компромиссным разграничением интересов [60] . Вполне возможно, что в основном вина за это лежит на филологах. Питер Ганц, оксфордский профессор германистики, указал как–то раз, что главным недостатком Якоба Гримма был отказ делать обобщения [61] . Действительно, заканчивая Тевтонскую мифологию» (в переводе Дж. С. Стэллибраса на английский этот труд составил четыре увесистых тома общим объемом в 1887 страниц), Гримм написал к ней предисловие, в котором называет себя не более чем собирателем отдельных крупиц». Наблюдения свои он завещает «тому, кто, стоя на моих плечах, когда–нибудь приступит к настоящему сбору урожая, созревшего на этом великом поле» [62] . Однако Гримм не оставил своим последователям, трудящихся на этом «поле», ни единого необработанного участка, а перспектива посвятить жизнь приведению в порядок чужих наблюдений, вместо того чтобы всласть насобирать побольше собственных, мало кого привлекала! Поэтому первоначальный задор филологов целиком ушел на составление множества «Введений», «Антологий», «Грамматик» и т. д, на бесконечное академическое выделывание кирпичей, а до того, чтобы из них что–нибудь построить, руки ни у кого не доходили. Не удивительно, что первых критиков это раздражало. С другой стороны, взяв верх, они не проявили ни великодушия, ни особого любопытства к побежденным.
60
D. J. Palmer, op. cit, p. 66–117. — Т. Ш.
61
Peter Ganz. Jacob Grimm's Conception of German Studies.Inaugural Lecture (Oxford: Clarendon Press, 1973). P. 7–9. — Т. Ш.
62
J. Grimm. Teutonic Mythology, trans. J. S. Stallybrass (4 vols, London: George Bell, 1882–1888). — Т. Ш.