Дождь в полынной пустоши. Книга 2

Федорцов Игорь Владимирович

1. День Святого Сарвия (3 октября)

…К войне готовятся задолго до того, как найдется повод её начать, или подвернется удобный случай….

В Яме ничего не изменилось. Не дано таким местам меняться ни в дни смут, ни в часы государственного благоденствия. Не подвластны людям и времени черные стены, низкие своды, жуткая сырость, холод и чудовищная скученность. И атмосфера. Высшая степень безысходности. Ты больше никто. Ни имени, ни роду, ни племени, ни звания, ни судьбы.

Колин

по-молодецки прытко спустился коротким лестничным маршем. Толкнул скоргочущую ржавьем тяжелую дверь. Дремавший охранник приоткрыл сонный глаз. Кто тут? Прошлый раз унгрийца проигнорировали. Идешь и иди. Но прошлый раз он не носил баронской короны. Геральдический знак внушал уважение, невзирая на явную недостаточность лет его обладателя.

– Рады вас видеть в здравии, саин, — памятлив на щедрость и оттого приветлив гриффьер, обложенный до макушки списками, ордерами и прошениями. — Покликать Филло? — не поленился он выползти из-за стола навстречу дорогому гостю.

Унгриец соглашаться не торопился. Старой ловчила не прочь заработать, почему бы не предоставить подобную возможность.

– Филло подождет, - попридержал Колин рвение гриффьера.

– Терпилицу или строптивицу желаете? — засиял догадливый пройдоха от стараний угодить.

Ход мыслей служителя узилища очевиден. Где как не в Яме найдешь шалаву за недорого.

– Погоди с этим, - остановили угодника.
– Нужен толковый человек, хорошо знающий столицу. Лоточник, водовоз или кто-то в этом духе.

Сбитый с толку гриффьер задумался. Обычно в Яму захаживали за нетронутыми девками — за ними чаще, рукодельницами, мастеровыми или крепкими парнями, таскать дубье в охране. Мальцов спрашивали. В услужение или грехом потешиться. Особый случай лекаришки жмуриков забирали. На анатомию. Кишки сушить, кости вываривать, требуху по банкам держать.

— Свой человек на улицах, - уточнил Колин. — Происхождение, пол, возраст и вероисповедания, без разницы. Лишь бы не с крючка бейлифа.

Отдаленно брякнула входная махина, оповестив обе стороны решеток о новом посетителе. Сквозняк колыхнул чадные факела, подернул лужи мелкой рябью, разбавил миазмы нечистот морозцем с улицы.

– А для чего? — допытывал гриффьер, затягивая время подобрать варианты.

Можно не отвечать. Не знает. Но Колин ответил.

– Помочь в розысках.

Воровки, - готов ответ унгрийца на следующий вопрос, будь он ему задан.

Законник к зряшному любопытству не склонялся. Ни к чему. Ни один из сидельцев требованиям барона не соответствовал.

– Здесь такого не сыщите, - помрачнел гриффьер. Ненапряжно заработать не получилось.

– А не здесь? — расширил Колин охват поисков. Дразнить деньгой воздержался, не искушать к вранью и небылицам.

Уточнение гриффьеру не помогло. Не ведом ему такой. А обманывать остерегся. У саина Поллака дурная репутация и легкая рука не стесняться её приумножать.

– Поищи. Вон добра сколько пропадает, - Колин указал корыстолюбцу на бумажный ворох. —

А я пройдусь, - и заговорщицки подмигнул. Дескать, делу время, а потехе час. И час этот наступил.

– Филло кликнуть? — согласен гриффьер на пай с экзекутором. Не упустить бы малого, не сподобившись на большее. Хотенья баронского серебра у него не уменьшилось.

– Да погоди ты с Филло, - отказался Колин от сопровождения. Покрутился выбрать направление, откуда начать. Воспользовался испытанным правилом незнающих дороги. По порядку.

За проржавленной в прах решеткой босяки. Кому отсюда не выбраться. Родня не выкупит, они не пригодятся с кайлом в каменоломнях, не сдюжат гребцами на галерах, их не впарить торговцам живым товаром. Они уже умерли, хотя дышали, копошились, жутко смердели, нагло клянчили подачки и грызлись из-за объедков. Шустро, кто вперед, ловили тараканов и снимали со стен мокриц, приглушить голод. Два мертвяка тихо дожидались причастия и могильщиков. Не первый день. Тяжелый приторный запах растекся далеко. Покойников по-соседски, основательно, обобрали, прикрыв рваньем и гнилой соломой. К несчастным присматривались крысы, блестя бусинками глаз из-под низких топчанов, темных углов и дыр в кирпиче.

– Дай руку касатик, судьбу скажу! — прицепилась к унгрийцу оборванка, кривая баба в цветастой пестрой одежде. В косынку забраны короткие прядки волос, забавы ради обкромсанные тюремщиками. На груди, от монисто, жалкая нитка с медными бусинами и ракушками.

– Верно ли скажешь? — приостановился Колин рассмотреть гадалку. Всегда восхищался и высоко ценил способностью других талантливо дурить. — Глазница не за кривду пуста?

– Порчу навела, - баба устрашить наглого юнца, оттянула нижнее веко здорового глаза.

– И кого испортила? Воздух?

Рассказать страстей помешал появившийся из-за спины унгрийца монах. Гадалка покорно опустилась на колени, потянулась за благословлением.

– Грехи мои неискупимые, - всхлипнула она, иступлено отмахивая троеперстием. Не верой и отчаянием, количеством брала. Едино зачтется.

– Никому не отказано в милости божьей, - возложили ладони на голову кающейся женщины.

– А с этими как же? — Колин указал на мертвецов под соломой.

– Для него мы все живы, - преисполнен душевности монах. — В том его истинная милость, нами непознанная. Непонятая. Непринятая.

Странный мерседарий*. Хабит* не из грубой шерсти, из крашеного льна, не изгваздан уличной грязью. Пояс обычный, а повязан - концы по моде свисают до колена. За поясом четки. На крупных янтаринах буквицы. Сапожки (не башмаки) из телячьей кожи, добротного кроя и шитья, не запачканы. Не пешим в Яму прибыл ревнитель заповедей и служитель Господу. Руки холеные, ухоженные, без въевшейся грязи под ногтями, заусенец и мозолей. Монастырский ли житель, белоручкой и франтом разгуливать?

Колин напряг память, сталкивались ли она прежде? Память ничего не подсказала. Не сводила их жизнь ни близко, ни отдаленно.