Дождь в полынной пустоши. Книга 2
Шрифт:
Большой Лодкой негласно назывался (а гласно не назывался никак — вывески нет), шинок на берегу канала, неподалеку от Святочного Моста. Когда-то (никто не вспомнит точно, когда именно) баркасный док, перестроили в склад для мануфактуры, потом в ночлежку. Из ночлежки переделали в забегаловку, хлебать разбавленное пиво и таскать местных шалав. Кто-то смекалистый, прочувствовав конъюнктуру, разогнал нищебродов, вложился деньгами, прикормил смазливых шлюх, навез жратвы и достойного пойла, поставил Папашу Питча за прилавок, а близнецов Гудо на вход-выход. Кого попало, в шинок не пускали, создавая репутацию элитарности. Колин вошел свободно. Отказывать обладателю дорогого
В просторном зале необычно светло, людно и менестрель тревожил лютню.
…Куда спешишь ты? Путь домой,
Потерян был в лазоревом просторе,
И нет на свете пристани такой,
Где нас бы ждали, вглядываясь в море….
Под ярким освещением чувствуешь себя бесштанным. Ощущаешь тараканье желание убраться в тень. Куда там!
Исходя из чего, выбирают клиента? Во что одет, чем вооружен и достаточно ли тяжел кошель. Три составляющих хорошего заработка сообразительной шлюхи. Колина выбрали руководствуясь совершенно иным критериям. Виной ли тому свет или игра теней, но шрамы на лице выглядели столь ужасно что заставили местных обитательниц промедлить. Всех кроме одной. Колин словно прочитал её невеселые мысли смуглянки.
В пасхальном куличе и муха изюм, - нивелировали его изъян.
Невысока. Стройна. Пожалуй, привлекательна. Желтый бант, знак позорной профессии не повязан, а сложен в изящную розу, помянуть счастливые полузабытые годы. Нынешняя, пропащая жизнь смуглянки, в её представлении, отзеркаливалась уродливыми шрамами Колина. Там в глубине исстрадавшейся души таких шрамов не перечесть.
– Саман, не боишься? — крикнули колкость веселившие залетных купчиков лярвы.
– Если только бога? — огрызнулась смуглянка и одарила унгрийца улыбкой и книксеном.
Имя унгрийцу понравилось не в пример улыбке. Толку улыбаться, когда на сердце кисло, а в глазах…. Не радостно эсм с желтой розой над сердцем.
– И больше некого? — готов к острому разговору Колин.
– Пф! — не видит опасности женщина.
– Я не о шраме.
Движение черненой бровкой. Шутка зацепила.
– Не все страшно, о чем страшно рассказывают.
– Иногда наши страхи сбываются.
Колин откланялся, желтой розе и прошел в дальний зал.
– Что? Побрезговал? — выкрикнули смуглянке.
– Обещал вернуться.
– Еще что пообещал?
– Сказку на ночь, - отшила Саман назойливую подругу.
Гоняли простенькую, Твое-Мое. Ставили понемногу. Серебро, золото, драгоценности, закладные. С проигранным расставались по чести. Пальцы, уши, носы и задницы, ни свои, ни чужие, к оплате не принимались. Обещания и клятвы рассчитаться, тоже.
– В честное дело примете? — прозвучало над ухом Ридуса. Игровой едва сдержался, не развернуться.
Удача долго под одним не лежит - говаривают понимающие тонкости картежного фарта. А незабвенный родитель твердил о том Ридусу с утра до вечера. Умнейший был человек, хотя и утопили. За долги.
– Хорошему человеку не откажем, - разрешили партнеры. Больше денег — больше куш. Кто же в здравом уме откажется? За тем и садятся, выиграть. Игра она ведь, что сладкий яд. Сладкая мука. Феерическая агония, опьяняющая сладость. Ощущение остроты бытия, тонкости нитей судеб, прихотливое сплетение случайностей и везения. Короткий миг вселенского равновесия, перед тем как оно шатнется. В чью сторону? В чью пользу? Каждый свято верит в его, в чью же еще!
Подождали, пока новичок усядется. Сдует крошки. Проведет ладонями по столу, поерзает на табурете. Опробует место. Все как
– Откуда будешь? — спросили Колина. Такое дозволено. Чего не спросить? Не имя. А вопрос задан, голос послушать. Иной до игры нутром кипит. Чужое своим видит, в кашель ссыпает. Ни гроша не выиграв, монетам счет ведет.
– Из далека.
– Дальше луны что ли?
– Не. Поближе малость.
– Где у девок по три сиськи?
– А у здешних чего, по одной?
Ровно сказал, не зацепился языком за зубы. Оценили. С характером парень. Такого на хрен в меду не разведешь. Но и не архангел Матфей, крутануть можно. Как прицелиться.
Ридус выдавил улыбку, что воду из песка. Дозволь игра раскрывать рот, посоветовал бы прицельщикам выложить деньги, а не терять времени даром. Нервы пощекочите, да только после в карманах - нищему подать не наскрести. Ветра в них и того не отыщется.
Колин шлепнул по столешнице средней набитости кошелем.
– Поскольку вход?
– По пяти, - пробубнил Ридус едва не рассыпав карты. — И однушка обществу на пропой.
Растасовали, прогнали круг. Монеток кинули подогреть интерес. Без грубостей, для задору. Сгоняли второй, распасовали третий. Деньга, до чего сучья натура, каталась, семо и овамо не обогащая и не разоряя. Дразнила, втравливала, втягивала, подбивала лезть, в гору, сулилась съехать к одному и много.
Через две игры Ридус немного расслабился, его не признали. Глазами не буравили, рожу в его сторону не кривили, хотя куда уже кривей.
Да и кто я, меня помнить. Чумачок, - воспрянул игровой духом. Он ждал лишь удобного момента покинуть стол, не уронив лица. Поскольку это больно. Лицу. Правила разрешали досрочный уход, только при полном проигрыше и по удару колокола на ближайшей церквушке. Даже пописать не отлучишься.
Еще два круга и Ридус одолели сомнения. Не обознался ли, приняв новичка за везунчика из, Вертела и утки? Хотя такую рожу мудрено спутать, но пути Господни неисповедимы, может и не он это. Сомнения позволили игровому почувствовать некую, необоснованную, ничем не подкрепленную, кроме собственных успокаивающих мыслей, уверенность играть. Карта шла, монет прибывало и не походило, что повториться произошедшее с ним недавнее безумие. Какое повториться?! Нынче перло, позволяя Ридусу снимать по крупному, по малому, по-всякому. Случалось, спускал, но не видел в том великой неудачи. Обычное дело. Взял — отдай. Отдал — возьми! Весь цемус в количестве. Переполненный наилучшими предчувствиями, игровой не удержался неслышно намурлыкивать. Фарт не любит пения. Он вообще не любит лишних звуков и движений. Но Ридус прибывал на седьмом небе. Такая пруха! Карта липла, словно, в штаны из кожи висельника нарядился и препоясан веревкой с повешенного. Конечно, будь это так, пришлось бы опасаться. Заподозрят в ношении запрещенных амулетов, мараться бить морду не станут. Прирежут и вся недолга. Ридус наморщил нос. Боль в ребрах давала о себе знать прострелами. Сам виноват. Выиграл - молчи, профукал тоже помалкивай. А он? Ля-ля, ля-ля!
На пятом заходе, не игра - карусель! Игровой, забыв страхи, повышал и повышал. Он грубил. Он наглел. В иных случая при подобной раздаче, не имея старше дамы, спасовал бы, но, словно, заговоренный пер буром, вышибая деньгу буквально с пшика, с понта. Когда оступался, игра все-таки, то спустя немного времени, вновь загребал банк еще больший, чем, пролохатил. Каждый ход, шлепок карты о стол, каждая его взятка, представлялись игровому куском плоти вырванном из обидчика. О! Он ничего не забыл. Он все припомнит. И выбитые зубы и поломанные ребра, и кровавую мочу.