Дождь в полынной пустоши

Федорцов Игорь Владимирович

– Что за вертюры?
– не сиделось Улфу молча.

– Те, чья родословная уместится в две строки.

– Либо сам получил, либо папаша отличился, - просто и доходчиво пояснил Вигг.

Смесь стилей, гармония контрастов, мешанина причуд и единообразие богатства. Трехэтажные строения ровнялись с четырехэтажными, надставив высоты шпилями и острыми крышами. Огромные окна пялились на улицу - в иных въедешь на лошади не утруждаясь согнуться. И тут же окошки-пятнышки, куда не пролезет и ребенок. Массивные колонны поддерживали крыши с печными трубами вкупе с небом. Подражая им тоненькие свечки с канелюрами пыжились не уронить перегруженные антаблементы. Приземистые

усадьбы отнимали до последнего акра у парков, а по соседству разбиты сады сравнимые с лесом, где за деревьями едва виднелась леденцовая черепица карамельных домишек. Дивная смесь всего со всем. Старое, простоявшее века и нацеленное еще века стоять. Новое, скороспелое и однодневное, подобное искре, вспыхнуть, ослепить и тут же отгореть. Безумство талантов и потуги посредственностей, приземленность бережливости и показное мотовство.

Остановка у каплицы* рядом, с собором Артемия Просветителя. Изумительной изящности здание охвачено, окольцовано строительными лесами. Убери их и неф взмоет в синие небеса. За стройкой присматривала лично гранда, строго спрашивая за сроки работ и качество исполнения. О чем клириками с гордостью доведено до новиков. Не обошлось без намеков раскошелиться на богоугодное дело. ,,Благо сделавши, благодать обрести.

– Куда жертвовать, - Колин подбросил штивер и поочередно кивнул на монастырь алексианок и дом через дорогу от них. ,,Пряжка и брошь. Шлюхи высунулись из окон наблюдать примечательную процессию. Монашки выглядывали за ворота, поприветствовать гранду.

Слышавшие Колина, дружно грохнули, перекрыв повествование клирика о беспримерном просветительском подвиге.

– Что веселого сказано мэтром Шеленгом?
– недовольна неуместным весельем Арлем.
– Или смешны деяния человека, чей дух крепче невзгод?

Редко встретишь людей, которые таковы, какие есть. Недостатков не имеют или не приобрели, достоинства не выпячивают - незачем или нету. Они не уступят ни в малом, ни в большом. Будучи неправы, неправоты не признают и будут следовать ей до конца.

Аки слепый, звонцам поводыря.

Сатеник обошлась без слов. Впилась гневным взглядом в унгрийца. Ты?

Окружение благоразумно замолчало и расступилось, не загораживать и мешать обзору. Колин оказался в прямой видимости.

– Я спросил, куда пожертвовать?
– простодушно признался он, показывая монету.

Рядом и за спиной захыкали. Клирик предупредительно кашлянул. Тихо!

Вмешалась Лисэль. Отдавать на расправу языкастого унгрийца не в её намерениях на ближайшее будущее.

– Алексианкам. Потому как они молятся за тех, кто вам, несомненно, более симпатичны.

– Не доверяю посредникам, - намекнул о предпочтениях Колин, но прозвучало вполне благовидно.

– А мне? Доверите?
– не поленилась подъехать камер-юнгфер, спасать новика.

Колин выдержал озорной взгляд Лисэль. Монету отдал.

Привычная разного рода двусмысленностям и эпатажу, в чем и сама большая мастерица, камер-юнгфер едва сдержала игривое возмущение. Унгриец не пожертвовал. Заплатил! Нет, каков, а?!! Не виданное нахальство!

Заглянули в квартал огранщиков. Показная скромность и вовсе не показная безопасность. Стража конная и пешая, солидные ограды, будки смотрящих.

– Чего притащились?
– шипит Вигг на затяжку времени.
– За те деньги, что у большинства из нас, только посмотреть позволят.

– Сказывают к Эббику вход три штивера, - подключился к разговору Флёггэ. Специально приотстал. Здесь ему казалось веселей.

Если бы являлось правдой что длинна носа характеризует достоинство мужчины как любовника, в столице

скару не нашлось бы равных. Не только лизнуть кончик собственного огромного клюва не затруднит, но и коснуться нижней губой. Однако столь выдающаяся и примечательная деталь облика, не вызывала у окружающих настроения шутить и подкалывать. Вероятно, отучил. Добрый не меч, но палаш он носил не на поясе, как большинство, а за левым плечом. Эфес выполнен в форме птицы. Издали покажется, на наплечнике сидит галчонок. На древнем эгле ,,флёггэ галчонок и есть.

– Скажешь тоже!
– аж привстал в седле Улф.

– Наш аппелс* на радостях невестке подарок хотел купить, - поведал Вигг.
– Второго внука ему родила. Ему Эббик так сказал, за мелочь из ваших карманов могу только руку пожать.

Наверное, все было иначе. Огранщик не счел возможным продать свой товар за ту сумму, что предлагали.

Лучший столичный рынок, называли Утиным Сходом. С одной стороны он ограничен стенами монастыря Святого Луки. Святой и при жизни с торгашами васькался и после смерти они у него под боком пригрелись. В монастырь, за умеренную плату, охотно пускали заезжих купцов, предоставляя стол, кров и склады. С востока, с Замостья, рынок запирали разнообразные мастерские и торговый пассаж. С юга выходили три-четыре улочки, обегавшие собор Агафии Огневки. Под патронажем благочестивой матроны, пост мытарей, взимать мзду с торговли и кордегардия охраны. В углу зажат Дом Гильдий, а уж замыкали пространство рынка несколько церквей. Та, что с новенькой крышей, Святого Порра. С высоченной колокольней и огромными круглыми витражами - Святого Хара и невзрачный храмик Святого Преображения. Церковные границы размежеваны улочками до набережной и площади Триумфа.

У церквей не протолкнуться от нищих, убогих и калечных. Простоволосые, в рванье и рубищах, они ноют, канючат, трясут кружками, собирая скупые подаяния. Кланяются, не зная предела в самоуничижении. Многие падают в ноги и ползут за пожертвованием на коленях. Их не жаль. Колину во всяком случае. Нет в душе обжигающего сочувствия и сопереживания, нет щемящего милосердия помочь, ободрить, укрыть, поделиться малым, а то и последним. Ничего такого нет. Кроме брезгливости к грязным рукам, сальным патлам, чумазым лицам, согбенным серым фигурам.

Из притвора св. Хара выползает нечто толстобрюхое и степенное. Среди нищих взрывное оживление. Голодной стайкой кидаются за милостыней, толкаются и пихаются. Смотреть противно, но Колин смотрит. Внимательно смотрит, выделяя зазевавшегося старика. Зазевавшегося ли? В его движениях театральность, в его повадках неуловимое превосходство сценичных героев. У тех, кто носят картонный меч и картонный щит. Тех, кого любят два-три действия и презирают в антрактах и остальное время. Его тщеславие выше маковиц церквей, шире рыночной площади, громче праздничных колоколов. Но в действительности он никто. Он человек живущий прошлым, оно еще не умерло, не заляпалось, не растворилось в унылой беспросветности будней, не измельчало. Старик принуждал себя тянуть кружку через головы собратьев по ремеслу, но вся милостыня мимо.

– Обратите внимание на Святую Агафию, - клирик нашел нужным рассказать подробность.
– На колокольню. Колокол в сто пудов весом! Милостивец. В лихую пору его голос предупреждает о беде и сзывает людей к всеобщей молитве. Последний раз два года назад. В Хлебный бунт.

– А не в лихую?

– Отбивают межень троекратным звоном.

– А на этой?

– На Святого Хара? Заутреню, обедню, прочие молитвы. Возвещают въезд в город короля, убытие войска. Ну и по праздникам. Колокол там меньший.