Дракула против Гитлера
Шрифт:
Из-за кошмарных картин умирающего фрица, всплывавших у меня перед глазами, я чуть было не разбился. Отвлекшись на это, когда я мчался по сухой оросительной канаве со скоростью 60 км/ч или даже больше, я вдруг увидел перед собой бетонный водоотвод. Я едва сумел вывернуть мотоцикл на насыпь, чуть было не опрокинувшись на этой проклятой хрени, затем переправился на другую сторону по коровьей тропе и спустился вниз, прежде чем я опомнился, и до меня дошло, что произошло.
Миновав блокпосты и даже саму возможность на них наткнуться, я выехал на основную дорогу, ведущую к Брашову,
Подъезжая к Брашову, я стал узнавать местность, и теперь я был уже в состоянии избегать постоянных блокпостов, которые, как я знал, там находились. Чтобы добраться до дома Ван Хельсинга, мне пришлось ехать прямо через весь город. Когда я проезжал мимо ателье Михая, я с ошеломлением увидел грузовик с эсэсовцами, подъезжающий к его витрине, из которого выпрыгнуло шесть штурмовиков, вломившихся в ателье через входную дверь.
Я остановил «Сокол» у бордюра и, повернувшись, стал следить за ателье мужской одежды.
Михай пользовался популярностью среди нацистов, по крайней мере, офицеров, так как он угождал их чванливым пристрастиям к красивой и элегантно скроенной форме. Помимо того, что он был искусным и дотошным портным, для них он выполнял работы по исключительно низким ценам, ниже себестоимости. Но потерю в доходах, мы, партизаны, отбивали полученной информацией. Подобно тому, как женщины сплетничают со своими парикмахершами, мужчины шутя выбалтывают многое своим портным: офицеры хвастаются своими повышениями или ворчат о переводах, выдавая разного рода ценные крупицы информации военного характера и слухи. А Михай умел хитро выведать детали, скрывавшиеся за наиболее ценными ее фрагментами.
«Какую подкладку желает господин лейтенант? Для жаркой погоды, или холодной? Это играет роль при покрое формы. Шелковую для Северной Африки или шерстяную для русского фронта?»
Ответ довольно часто сопровождался сообщением излишних подробностей и баек, с указанием порой дивизии, дислокации, дат и имен, и все это передавалось в Лондон посредством моего передатчика.
Поэтому не было ничего необычного в том, что я увидел у ателье немцев, но обычно они не вламывались во входную дверь. Вскоре после этого грубого вторжения на моих глазах Михая выволокли из магазина с окровавленным лицом из-за раны на голове. Его бросили в кузов грузовика. Из магазина послышались звуки ломаемой мебели и битого стекла, после чего нацисты стали выносить из ателье оружие из тайника. И я понял, что наше убежище в подвале раскрыто.
Ренфилд заговорил.
И Михай был разоблачен как партизан. Кто еще? Люси? Я тут же завел мотоцикл с чувством крайней тревоги, заставившей мое сердце заколотиться. Даже руки у меня задрожали, не находя себе места, и в спешке я чуть было не опрокинулся на мотоцикле: заднее колесо сработало, а переднее в этот момент взлетело в воздух. В конце концов, мне все-таки удалось справиться с управлением, и я помчался к дому Ван Хельсинга.
Однажды, поехав
Когда они оставили ее одну, она нашла себе временное облегчение. Сняв с себя ночную рубашку и нижнее белье, она легла на мраморный пол, дав возможность холодному камню впитать тепло ее мечущегося в жару обнаженного тела.
Примерно так она чувствовала себя и теперь, в объятьях вампира, позволив его хладному телу поглотить огонь, заполыхавший внутри нее после того, как они слились воедино.
Она осторожно потянула его швы, медленно вытаскивая их из раны, как нитки из свитера.
«Больно?», спросила она.
«Не так уж и сильно, чтобы я тебя выпустил».
«Давно это произошло?» Она посмотрела в его янтарно-желтые глаза. «Когда ты стал подвержен… той, иной форме вожделения?»
«В каком веке это произошло?»
«Печально. Действительно это так печально». Она игриво посмотрела на него, и он ответил ей тем же. Отлично, он чувствовал себя лучше.
Когда они обнялись, Люсиль почувствовала, что он сдерживается; из-за своей силы, своей невероятной мощи, которая способна сокрушить ее, так легко раздавить.
О чем это могло говорить о ней, если возникающее насилие ей казалось мощным афродизиаком? В нее вселилось такое же животное неистовство, возбужденное, как никогда прежде, и вдруг ей привиделись картины минувших эпох: людей в старинных одеждах, которых она видела только на древних картинах. Она увидела, как отбираются жизни, как эти жизни высасываются, поглощаются, включаются в состав других организмов. Она чувствовала, как умирает — а затем возрождается заново, снова и снова.
Коснувшись ее своей холодной рукой, он слегка провел по ее ребрам, по углублению ее талии, по нежному гребню бедра.
«Я бы сказал, что это того стоило, но ты можешь воспринять этот комплимент за простую лесть», сказал он.
Повернувшись, она залезла на него сверху, ощущая его немалый рост. Словно она обняла мраморную статую — такой холодной была его плоть, такой гладкой на ощупь, твердой на поверхности, но в то же время податливой, такой податливой.
«Скажи, ты испытываешь нечто похожее на оргазм, когда впиваешься в людей и пожираешь их кровь?»
Она укусила его за шею, сжав зубами белую плоть — но легко, лишь оттянув кожу. Он не оказался невосприимчивым к ее ласкам; она чувствовала, как растет его интерес между двумя их телами.
«Когда ты кусаешь кого-нибудь», настаивала она, «это такой же кайф, как при сексе?»
«Секс? Не помню».
«Тогда нам нужно будет освежить твою память».
И она поцеловала его. Глубоко и жадно прижавшись своими губами к его губам. Он взял ее руками за голову и притянул к себе. Они перевернулись, он оказался над ней, и чувствовалось, что они оба вожделенно стремятся соединиться во плоти, в одно существо, поглощая друг друга.
Он провел ладонью по ее груди, и ее соски отреагировали мгновенно. Рука опустилась ниже, и она задрожала, но не от холода.