Дракула против Гитлера
Шрифт:
Правда, он показал, что уже не является тем кровавым мясником, с которым я сражался тогда, ну, за исключением тех случаев, когда он набрасывался на немцев.
И в нашем кругу подпольщиков он вел себя как… ну, в общем-то, по-человечески — довольно эрудированный, положительный господин, культурный, тактичный, порядочный.
И тем не менее, его отношения с моей дочерью, в любой форме, — это абсолютное табу и мерзость для меня. Так продолжаться не может. И не должно. Но я не могу поднимать эту тему в разговорах с Люсиль. Я знаю свою дочь. Если я запрещу им общаться, она открыто всё сделает наоборот, просто назло мне.
Вопрос отпадет
О, что же я наделал?
4 ИЮНЯ 1941 ГОДА.
Этим вечером лишь решимость и сила привычки смогли заставить меня сделать новую запись в этом дневнике. Потому что я настолько несчастен, настолько пал духом, настолько разочарован во всем мире, включая саму жизнь; мне даже было бы все равно, если бы я услышал сейчас шорох крыльев Ангела Смерти. В последнее время он с успехом хлопает этими своими мрачными крыльями над всей Европой, и я чувствую, как его темная тень накрывает и мою душу.
Я видел, как немецкий вездеход с грохотом выкатился из развалин дома Ван Хельсинга, а за ним танк, двигавшийся гораздо медленнее и неповоротливей. За ними последовал грузовик, набитый эсэсовцами. Я знал, что Дракула в вездеходе, он связан чем-то вроде наброшенной на него сети. Я видел, как его схватили. Но что случилось и где находятся Люси с отцом мне, к своему горестному сожалению, ничего не было известно. Я мог лишь предположить, что их куда-то увезли.
А у меня ничего не вышло.
Проезжая на «Соколе» в пределах видимости дома Ван Хельсинга, я увидел, как туда подъехали немецкие боевые машины, и как солдаты окружили дом. Я остановил свой мотоцикл и слез с него, следя за происходящим из зарослей кизилового кустарника.
Проклиная себя за то, что опоздал, я уже ничем не мог помочь милой Люси. И ее отцу. И вообще никому другому, если уж на то пошло. Это провал, полный провал, а я жалкий неудачник. Если бы я не сидел так долго в этом кафе, в нерешительности, размышляя, что же делать, если бы я не запоздал со своим решением ехать сюда… Если бы ехал быстрее… Если бы, если бы, если бы… Что же мне делать теперь?
И вот я сижу теперь здесь, в сыром зернохранилище, и компанию мне составляет лишь пара дерзких крыс. И меня накрывают горестные размышления, подобно тому, как туман окутывает пашню за стенами этого жалкого убежища.
Я опоздал. Опоздал и не спас Ренфилда. Не успел предупредить Михая. Слишком поздно прибыл к дому милой Люси. Поздно, поздно, всё слишком поздно!. Это слово, что — станет мне печальной насмешливой эпиграммой?
ДАТА: 4 ИЮНЯ 1941 ГОДА.
КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.
ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.
КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.
МЫ ЕГО ЗАДЕРЖАЛИ.
5 ИЮНЯ 1941 ГОДА.
События, изложенные ниже, я либо наблюдал собственными
Павел работал в своем гараже. Я не знал, чем он занимался на гражданке, но оказывается, он со своим дядей содержал авторемонтную мастерскую. И он лежал под старым Ситроеном и снимал поддон картера, разговаривая с хозяином этой старой машины, Франтишеком Зеклосом, который рассказывал ему о том, как небольшой обвал в горах разрушил ходовую часть его машины. Он огибал какую-то гору, и вдруг увидел, как на него катится кусок гранита размером с чемодан. Выбор был следующим: либо полететь вниз с высоты 50 футов с одной стороны дороги, либо врезаться в стену горы. Оба варианта водителя не устраивали, поэтому он решил «оседлать» скалу и, пытаясь это сделать, разбил поддон картера и, возвращаясь в город, оставлял за собой черный след, как от улитки.
«Как Гензель и Гретель, сыпавшие после себя хлебные крошки», заметил Павел из-под машины. Когда он не получил ответа, он взглянул туда, где находились сапоги старого Франтишека. Вместо этого он увидел черные сапоги эсэсовца. Повернув голову, он увидел еще три пары таких же сапог. Они окружили машину со всех сторон.
Предвидя такую возможность, Павел развил в себе привычку прятать в ходовой части всех автомобилей, над которыми он работал, пистолет. Это было первое, что он делал, приступая к работе. И он потянулся к бельгийскому пистолету, который он положил на рессору. Но чьи-то руки схватили его за лодыжки и вытащили из-под Ситроена. Не успел он поднять пистолет, как один из сапогов наступил ему на руку.
Последовала череда ударов руками и ногами, и окровавленный Павел лишился сознания. Затем его заковали в наручники и отправили в замок Бран.
Товарищ Павла Фаркаш обрабатывал огромную подушку теста в пекарне своего шурина, нарезая и укладывая дрожжевые куски в формы для хлеба. Его работа тоже позволяла добывать ценную для Сопротивления информацию, поскольку его шурин являлся одним из местных поставщиков продовольствия для подразделения СС, разместившегося в замке, а также для румынского гарнизона Брашова.
В этот момент толстый румынский ефрейтор запихивал гогоси [пончики] себе в рот, казавшийся слишком маленьким, чтобы прокормить такую массивную тушу.
«И что, много там солдат на этой новой артиллерийской батарее?», спросил Фаркаш.
«Какая разница?» В бездонной гастрономической бочке бесследно исчез пончик номер четырнадцать.
«Возможно, я смогу вам помочь, например, нарезать хлеб тоньше. Меньше буханки будут. А с лишним хлебом можно делать что угодно: продавать, есть, обменять на что-нибудь. Еще пончиков?»
«Не возражаю». Он потянулся за следующим, но был прерван внезапным треском и грохотом: это одновременно распахнулись передняя и задняя двери пекарни.
Фаркаш сразу же понял, в чем дело, и, бросившись к боковой двери, распахнул ее. Путь ему преградил эсэсовец. Фаркаш метнулся обратно в пекарню и сильным ударом сбил с ног одного немца, врезавшегося в печь. Солдат взвыл от боли, ударившись лицом о раскаленную сталь. К Фаркашу бросились два солдата. Он повалил одного на пол ударом плеча, а другого отбил предплечьем. Тот зашатался и упал на огромный, вертикально стоящий тестомес. Одна рука немца застряла в гигантской чаше, и вращающаяся лопасть машины зацепила нациста за руку и затянула его целиком в чашу, где голова его была мгновенно раздавлена, с треском оборвав его нечеловеческий крик.