Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда
Шрифт:
— О, Боже мой! Как бы я желал находиться при этом поклонении! — сказал Тифф. — Этот младенец уже и тогда был Царём Славы! О, мисс Нина, теперь я понимаю тот гимн, который поют собраниях и в котором говорится о колыбели. Вы помните, он начинается вот так...
И Тифф запел гимн, слова которого производили на него глубокое впечатление, даже ещё в то время, когда он не постигал их значения:
«На Его колыбели сверкают капли холодной росы; Он лежит в яслях, озарённый божественным светом; Хор ангелов славословит и называет Его — Творцом мира, Спасителем и Царём верующих».Нина
— Позвольте Тиффу предложить вам маленький гостинец, — сказал он.
— Благодарю тебя, дядя Тифф, как это мило! Доверши же моё удовольствие: подари мне ветку мичиганской розы.
Тифф чувствовал себя на верху блаженства: он оторвал лучшую ветку от куста любимых роз и предложил её Нине. Но, увы! Не успела Нина доехать до дому, как роскошные розы на подаренной ветке увяли от солнечного зноя. Она вспомнила при этом слова священного Писания: " Трава засохнет, цвет завянет, но слово Божие останется неувядаемым вовеки" (Исайя, гл. 40, ст. 8).
Глава XXX.
Предостережение
В жизни, организованной по образцу Южных Штатов, замечаются два стремления: в одном сосредоточиваются интересы, чувства и надежды господина, в другом:— интересы, чувства и надежды невольника. В то время, когда жизнь для Нины с каждым днём представлялась в более и более ярких цветах, её брату — невольнику суждено было испытывать постепенное приращение бремени к его, и без того уже незавидной, доле. День клонился к вечеру, когда Гарри, окончив свои обычные дневные занятия, отправлялся на почту за письмами, адресованными на имя Гордонов. Между ними было одно письмо на его имя, и он прочитал его на обратном пути, пролегавшем по лесистой стране. Содержание письма было следующее:
"Любезный брат! Я писала тебе, как счастливо жили мы на нашей плантации, — мы, то есть я и мои дети. С той поры совершенно всё переменилось. Мистер Том Гордон приехал сюда, объявил права свои на наследство нашей плантации, завёл процесс и задержал меня и моих детей, как своих невольников. Том Гордон ужасный человек. Дело было рассмотрено решительно не в нашу пользу. Судья приговорил, что оба акта освобождения нашего, совершённые один в Огайо, а другой — здесь, недействительны; что сын мой — невольник, не имеет права иметь свою собственность, кроме разве мула запряжённого в плуг. У меня есть здесь добрые друзья, которые сожалеют о моём положении, но никто из них не в состоянии помочь мне. Том Гордон злой человек! Я не могу описать тебе всех оскорблений, которые он нанёс нам. Скажу только одно, что скорее решусь умертвить и себя и детей моих, чем поступить в число его невольников. Гарри! Я была уже свободною, и знаю, что значит свобода. Дети мои были воспитаны, как дети свободных родителей, и потому, если только я успею, они никогда не узнают, что такое невольничество. Я бежала с нашей плантации и скрываюсь у одного американского семейства в Натчесе.
Трудно измерять глубину чувств в человеке, поставленном в такое неестественное положение, в каком находился Гарри. По чувствам, развитым в нём воспитанием, по снисходительному обращению с ним со стороны его владетелей, он был честным и благородным человеком. По своему положению, он был обыкновенным невольником, без законного права иметь какую либо собственность, без законного права на защиту в трудных обстоятельствах. Гарри чувствовал теперь тоже самое, что почувствовал бы всякий человек благородной души, получив подобное известие от родной сестры. В эту минуту ему живо представился портрет Нины во всём её блеске, счастье, при всей её независимости, — среди прекрасной обстановки. Если бы смутные мысли, толпившиеся в его голове, были выражены словами, то, нам кажется, из этих слов образовалась бы речь такого содержания:
" У меня две сестры, дочери одного отца; обе они прекрасны, любезны и добры; но одна имеет звание, богатство, пользуется совершенной свободой и наслаждается удовольствиями; другая отвержена обществом, беззащитна, предана зверской жестокости низкого и развратного человека. Она была доброй женой и хорошей матерью. Её муж сделал всё, что мог, для её обеспечения, но неумолимая жестокая рука закона схватывает её детей и снова ввергает их в пучину, вытащить из которой стоило отцу усилий почти целой жизни. Видя это, я ничего не могу сделать! Я даже не могу назваться человеком! Это бессилие лежит на мне, на моей жене, на моих детях и на детях детей моих! Сестра обращается с мольбою к судье, и что он отвечает ей? "Вся собственность, всё земное достояние твоего сына должно заключаться в муле, запряжённом в плуг!" Эта участь ожидает и моих детей. И мне ещё говорят: ты ни в чём не нуждаешься, — чем же ты несчастлив? Желал бы я, чтоб они побыли на моём месте! Неужели они воображают, что счастье человека заключается только в том, чтоб одеваться в тонкое сукно и носить золотые часы"?
Крепко сжав в руке письмо несчастной сестры и опустив поводья, Гарри ехал по той уединённой тропинке, на которой два раза встречался с Дрэдом. Приподняв потупленные взоры, он увидел его в третий раз. Дрэд безмолвно стоял при опушке кустарника; как будто он внезапно вырос из земли.
— Откуда ты взялся? — спросил Гарри. — Ты встречаешься со мной неожиданно, каждый раз, когда у меня является какое-нибудь горе.
— Потому, что душой я всегда при тебе, — сказал Дрэд. — Я всё вижу. Если мы терпим горе, то по своей же вине.
— Но, — сказал Гарри, — что же нам делать?
— Что делать? А что делает дикая лошадь?
— Стремглав бросается вперёд. Что делает гремучая змея? Лежит на дороге и язвит! Зачем они обратили нас в невольников? Сначала они сделали эту попытку над так называемыми индейцами: но почему индейцы не покорились им? Потому что не хотели быть невольниками, а мы хотим! Кто хочет нести иго, тот пусть и несёт его!
— Ах, Дрэд! — сказал Гарри, — всё это совершенно безнадёжно.
— Это поведёт нас только к гибели.
— Тогда, по крайней мере, умрём, — сказал Дрэд, — если б план моего отца удался, невольники Каролины в настоящее время были бы свободны. Умереть! Почему же и нет?
— Сам я не страшусь смерти, — сказал Гарри. — Богу известно, как мало забочусь я о себе, но...
— Да, я знаю, — сказал Дрэд. — Она не помешает исполнению плана нашего, если заранее будет устранена с дороги. Я вот что скажу, Гарри: — печать уже вскрыта, — сосуд разлил по воздуху свою влагу, и ангел истребитель, с обнажённым мечом, стоит уже у врат Иерусалима.