Древнерусская игра - Двенадцатая дочь
Шрифт:
– Ты ничего не доказал, старый хитрец! Я... не верю!
Теперь все видят, как из тряпичной шелухи, из распавшейся волшебной чешуи выползает, медленно поднимаясь с колен, маленький темный человечек узкобедрый и широкоплечий, тонкая гибкая кость. Зеленый огонь в глазах, белые клыки под дрожащей верхней губой. Хрупкий и ранимый юноша - никак не старше двадцати лет. Вот он, осиротевший огненный щенок.
– Хозяин! Забери меня к себе!!!
Приглушенный хлопок - и желтая муть зыбких отсветов стекает по каменным стенам. Медленно оседает, разваливается в клочья разрозненная волшебная одежда, потемневшая от кровавого пота. И падает, громыхая по камням,
В ту же секунду наследник Зверко молча подскакивает и коротким ударом ноги сворачивает набок старую голову Плескуна. Захлебываясь, колдун дергается два или три раза - и затихает, повисая на судорожно вытянутой руке охранника Кожана. Кровь неспешно стекает по бороде. Слышно, как в ужасе трещит и корчится пламя на прогоревшей лучине.
Наследник Зверко, распрямившись, оборачивает охристое от пыли лицо:
– Опасный гномик. Кажется, он выиграл дуэль вчистую. И добавляет секунд через десять:
– Жаль Берубоя.
50 способов прогнать возлюбленную
(дневник Мстислава-сволочи)
_И скоморох ину пору плачет._
Узольское народное наблюдение.
_There must be
Fifty ways to live your lover._
Ледянское народное наблюдение.
Картина была еще та. Запахи летней ночи ломились в горницу через разбитое окно. Тончайшая занавесочка осторожно клубилась в воздухе, и сквозь легкую ткань влюбленные звезды заливали мягкий интерьер спальни насыщенными сполохами, похожими на отсветы голубовато-розовой неоновой рекламы. Молодой красавец соловей, облаченный в малиновый смокинг, сидел прямо на подоконнике и, честно надрывая луженое дорогими ликерами горло, тщательно выводил росо en poco acileante сладостную тему разделенной любви из рок-оперы "Руслан и Людмила". Юные лиловатые бабочки, трепеща крыльцами, успешно заигрывали с пламенем масляной плошки. Метанка лежала на животе, сладко вытянув гибкое тельце поперек кровати, и побалтывала в воздухе стройными белыми ножками. Черное платьице ее, промокшее под давешним дождиком, теперь подсыхало, туго стягивая молодую грудь и розовую попку. Дождь давно закончился, перед окном стояли черно-зеленые листья в крупных хрусталиках росы. Два влюбленных жучка, не обращая внимания на окружающий мир, самозабвенно жучились на теплом подоконнике - в глубокой тишине, изредка возникавшей меж трелями соловья, слышалось нежное и сочное потрескивание. Горькие слезинки в малахитовых глазах обманутой девочки давно высохли, а золотистые колючки волос присмирели и улеглись, увязанные за плечами в тугой сладко пахучий сноп сонного звонкого золота В камине сдержанно перемигивались жарко-оранжевые угольки. В тонкой ручке моя прекрасная пленница едва удерживала тяжелый бокал с пьяным липовым медом все чаще, прикрывая счастливый взгляд дрожащими ресницами, она приникала к нему мягкими жаждущими губами. Я был рядом с ней: вот уже третий час мы лежали рядышком и... играли в шахматы.
М-да. Звучит неубедительно. О каких шахматах может идти речь, когда два юных необузданных существа остаются вместе на берегу бушующей летней ночи, и в небе звенят обнаженные горячие звезды, и влажные уста ищут змеиной сладости запретного поцелуя, и непреодолимый магнетизм молодости корежит полуобнаженные тела, плющит, тащит и волочит их навстречу друг другу, сминая и колбася на своем пути все, включая ханжеские предрассудки, дорогую одежду и случайно попавшуюся в зазор мебель. О, как это было восхитительно! Разумеется, мы не могли играть в шахматы, мы занимались совсем другими
Мы разглядывали гербарий.
* * *
Метанка была восхитительно хороша. Я тоже был ничего. Ваш покорный слуга возлежал рядом с ней, как кусок бычьего дерьма - рыхлый, жирный и неунывающий.
Нам было хорошо до половины пятого, когда солнце вдруг очнулось и ринулось на подъем. Рассвет, подумал я - и ужаснулся. И покрылся потом холодным, и разодрал одежды свои. Ибо пришло время возвращать Метанку в дом боярина Катомы.
А Метанка и не думала уходить.
– Милый, милый, миленький, - сонно журчала она, клоня глупенькую свою и кудрявую голову мне на плечо.– Мы с тобой поженимся, и купим маленький шалашик на полянке, и будем жить...
– Да-да, - озабоченно ответил я.– Ух ты! А время-то уже - ого! Восемь утра!
– И мы будем вставать рано-рано, до рассвета... И ты будешь выходить в чисто поле, где будет ждать тебя твой верный конь и твой верный плуг... И ты будешь трудиться, ты будешь пахать с рассвета до обеда, а я буду сидеть дома и прихорашиваться, чтобы когда мой любимый пришел, я могла встретить его самым сладким поцелуем на земле...
– М-да, - кашлянул я.– Погляди-ка в окно, звезда моя: солнце восходит. Здравствуй, жаба, новый день! Пора вставать, звездуля.
– ...И мой сладкий поцелуй напитает тебя силой и бодростью, чтобы ты мог вернуться на поле и пахать с обеда до самого позднего вечера... А я буду ждать тебя, я буду расчесывать свои косы частым гребнем и вышивать себе прекрасные платья, чтобы быть самой красивой и нежной женой на земле... И когда ты вернешься домой на закате, мы бросимся в пучину супружеского ложа и будем любить друг друга до рассвета! А на рассвете ты проснешься и снова выйдешь в чисто поле...
– Точно-точно, - поспешно заметил я.– Пора-пора в чисто поле. Вставай, харэ валяться! Тебя дома ждут.
– О нет... Я отсюда ни-ку-да не пойду, - мечтательно заулыбалась Метанка, не размежая томных ресниц.– Отныне мой дом - твой дом. И место мое - подле тебя, любимый.
– Но... папа Катома ждет!
– Милый...– Метанка протянула теплую ручку и потрепала меня за ушком.– Мы все очень любим старичка Катому, но... я уже взрослая девушка и должна принадлежать не родителям, а обожаемому супругу... Кстати, когда у нас свадьба?
– Послушай, ведь ты же умная женщина! Ты должна понять, что...
– Я совсем не умная, милый. У меня даже зубки мудрости не выросли пока. Так когда, говоришь, мы женимся?
– Завтра, - жестко кивнул я.– А сегодня тебе обязательно нужно сходить к папе Катоме. Чтобы это... кхм... испросить у него родительского благословения.
– Ах, милый... я абсолютно никакая. Я ослабела от меда и любви. Такая сладкая немочь в ногах, просто улет... Пусть папочка Катомочка сам придет и всех благословит, ладно? А я еще капельку полежу... вот так...
И она лениво перевернулась на спину. Изгибаясь и колыхаясь, потянулась, как сонная льветка.
– Что за развратная поза?– поинтересовался я сквозь зубы. Глядя на Метанку, мой организм откровенно страдал. С одной стороны, организму хотелось дико наброситься, изнасиловать и обесчестить напрочь. С другой стороны, тревожили воспоминания о суровом посаднике: если до рассвета Метанка не вернется домой, обесчестить могут уже меня самого, и весьма эффективно.
Поймав мой нездоровый взгляд, ведьма быстренько оправила подол платьица:
– Ты прав, милый. До свадьбы я должна быть скромной девочкой.