Древо ангела
Шрифт:
– До свидания, Ческа. Я позвоню из Англии.
Дэвид махал ей из окна до тех пор, пока она не скрылась из виду.
За все долгое время полета Дэвид так и не смог расслабиться.
Достаточно ли хорошо чувствует себя Ческа? Не надо ли было ему остаться подольше? Не было сомнений, что ее последняя перемена была очень значительной и женщина, с которой он провел последние несколько дней, казалась спокойной и уравновешенной.
Но перемена была такой внезапной и быстрой… Не слишком ли идеально? Ей однажды уже удалось обдурить их всех, когда она вернулась с Авой в Марчмонт, а потом внезапно удрала в Лос-Анджелес. Дэвид только надеялся, что Ческа продолжит ходить к психологу, и молился, чтобы она вскоре нашла работу, в которую могла бы вцепиться.
Еще он с ужасом
В конце концов он решил, что не может ничего ей сказать. Все это только расстроит и взволнует ее, а после недавней операции, да еще перед празднованием дня рождения, это будет просто нечестно.
По крайней мере, в душе Дэвид был глубоко рад, что Ческа, похоже, была совершенно не заинтересована в Аве. Она находилась в тысячах миль от Марчмонта, и это, подумал он, было просто прекрасно.
Все, что ему еще оставалось, это рассказать Грете.
Он закрыл глаза и попытался заснуть. Он сделал все, что мог. И теперь у него тоже был шанс на счастье.
Ческа смотрела вслед удаляющемуся такси Дэвида со смесью грусти и облегчения. В ту ночь, когда она попыталась рассказать ему, что она чувствует, и доверилась насчет голосов у себя в голове, она пошла спать со спокойной и умиротворенной душой. Но потом голоса разбудили ее и сказали, что она подпустила Дэвида слишком близко; если она будет и дальше с ним разговаривать, ее снова запрут в психушку.
Она проснулась, трясясь, в холодном поту. Голоса были правы. Нельзя было ему доверяться; значит, надо сделать так, чтобы он уехал домой. Ей было очень трудно не слушать того, что говорили ей голоса, но она как-то сумела казаться нормальной в эти последние несколько дней, и вот он наконец уехал.
Ее жизнь еще не кончена. Так сказали ей голоса.
Она поедет в Марчмонт, чтобы увидеть свою дочь.
Грета, как всегда перед тем, как Дэвид должен был прийти в гости, провела целый час в ближайшей парикмахерской, укладывая волосы. Хоть она и была уверена, что он ничего не заметит, так она чувствовала себя лучше. Затем она долго возилась на кухне, испекла бисквит и свои фирменные кексы, которые любил Дэвид. Она достала из буфета самый лучший сервиз и вымыла его, прежде чем поставить на стол. Взглянув на часы – он должен был прийти меньше чем через час, – она пошла в спальню, чтобы надеть юбку и блузку, которые приготовила заранее. Добавив немного туши, румян и нежно-розовой помады, она прошла в гостиную и села в ожидании звонка в дверь.
Она не видела его уже несколько недель, потому что он был в Голливуде, снимался в кино. Конечно, он всегда предлагал ей поехать с ним, но она знала, что это было только от его доброты. Кроме того, сама мысль о том, что придется ехать в аэропорт, садиться в наполненный людьми самолет и лететь в нем двенадцать часов, а потом оказаться в незнакомом месте, была для нее невыносима. Ей и так приходилось собирать все свое мужество, чтобы раз в неделю выбираться в местный супермаркет и в парикмахерскую. Всякий раз после таких вылазок она спешила домой и с облегчением выдыхала, вновь оказавшись в укрытии своей квартиры.
Дэвид был очень добр к ней, когда она пыталась объяснить ему свои страхи перед внешним миром; он говорил, что, возможно, это как-то связано с той ночью, когда ее сбила машина. Судя по всему, вокруг нее на тротуаре у светофора возле «Савоя» была толпа, ожидающая зеленого света. И кто-то толкнул ее сзади так, что она вылетела на дорогу перед машиной.
Грета думала, что это может отчасти объяснять ее агорафобию, в сочетании с фактом, что она потом провела много месяцев заключенной в тихой, замкнутой обстановке клиники. Она вспоминала день, когда ей сказали, что она может ехать домой, и как она в ужасе закрыла уши руками, когда Дэвид вывел ее на шумную лондонскую улицу.
Но было и еще одно чувство, которое она не могла никому объяснить. Все остальные в мире знали и понимали, кто они такие, и несли свою
Единственным исключением тут был Дэвид, может быть, потому, что он был первым, кого она увидела, очнувшись от комы. Он был с ней с самого начала ее убогого существования, и она полностью ему доверяла. Тем не менее даже притом что он был бесконечно терпелив с ней и делал все, что возможно, чтобы пробудить ее память, иногда она все равно ощущала его раздражение. Он снова и снова показывал ей бесконечные фотографии, которыми хотел напомнить ей о ее прошлом, но ее память оставалась все такой же пустой, и она видела, что это огорчает его.
Иногда, глядя из своего окна на третьем этаже вниз на шумную улицу, Грета думала, что живет в каком-то призрачном мире. Врачи считали, что она создает его себе сама. Они были уверены, что она может все вспомнить, потому что ни один из сканов ее мозга не показывал никаких внешних повреждений. Это означало, что потеря памяти была своего рода самовызванной; они говорили, что причиной могла стать психологическая травма.
– Ваше сознание просто решило, что оно не хочет ничего вспоминать, – сказал ей один из врачей. – Но ваше подсознание все знает. – Он предложил попробовать гипноз, и она честно подвергалась ему добрых три месяца безо всякой пользы. Затем были курсы таблеток – Грета предполагала, что антидепрессантов – которые, по словам другого врача, могли помочь ей расслабиться и убрать страх воспоминаний. Но все, что от них случилось, было только то, что она спала до полудня и потом весь день ходила полусонная. Потом были терапевтические сеансы, во время которых она сидела в комнате с женщиной, задающей ей нелепые вопросы вроде того, как она себя чувствует или что она вчера ела на ужин. Эта череда вопросов не на шутку раздражала ее; может, она и не могла вспомнить ничего из того, что было до аварии, но в том, что было после ее пробуждения, ее память была острой как бритва.
В конце концов, ко взаимному облегчению, все от нее отступились, закрыли все папки и заперли ее необъяснимое состояние в стальной медицинский шкаф.
Все, кроме Дэвида. Он, казалось, никогда не терял надежды, что однажды она вспомнит все. Даже если она сама уже на это не рассчитывала.
Одной из самых болезненных вещей было то, что, поскольку все доктора не могли найти причины для ее состояния, она постоянно испытывала чувство вины за то, что виновата во всем этом сама, что она могла бы решить проблему, если бы захотела. Иногда она видела в глазах других людей – особенно у ЭлДжей, в те редкие моменты, когда они с Авой приезжали в город и заходили к ней выпить чаю, – что они тоже так считают. И среди всего прочего Грета думала, что это хуже всего – что люди действительно думают, что она притворяется. Иногда, во время бесконечных, пустых, одиноких вечеров, Грета плакала от злости и раздражения, что кто-то может думать, как будто ей может нравиться такая жизнь. В самые темные минуты она думала, что лучше бы погибла в этой катастрофе, чем жить вот так, влача это одинокое жалкое существование.
И если бы не Дэвид, она, возможно, и сделала бы что-нибудь, чтобы положить конец этой жизни. Никто бы не скучал по ней; она не была ни нужна, ни полезна никому на свете, просто тягость. И именно поэтому она следила за тем, чтобы не требовать от Дэвида слишком много, – хотя всякий раз, когда он вставал, чтобы уходить, ей хотелось кинуться ему на шею, попросить его остаться с ней навсегда и сказать, что она любит его больше всего на свете.
Эти слова часто были готовы сорваться с кончика ее языка, но она всегда старалась вовремя остановиться. Какую жизнь она могла бы ему предложить? Женщина, которая подскакивает от звука телефонного звонка, которая готова скорее умереть, чем выйти из дома и пообщаться с многочисленными друзьями Дэвида, которая даже через миллион лет не могла представить себя путешествующей куда-то дальше, чем на соседнюю улицу, не говоря уж об Америке или о недавно купленной Дэвидом квартире в Италии.