Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи
Шрифт:
— Черт… Отдохнул на даче…
Увидел, что так и не выпустил портфель с бумагами.
— Хоть это не бросил.
Раскопал рядом с собой ямку в листве и хвое, кинул туда портфель и все это потом засыпал. После, кусая кубы от боли, начал отползать в сторону. Нельзя, чтобы его нашли рядом с тайников.
— Еще немного… Вон к тому овражку.
Конечно, он уже все понял. Судя по наглым действиям нападавших и впечатляющей огневой мощи, их тут было не пять и не шесть человек. Вдалеке были слышны голоса, шаги чуть ли не целого взвода. Естественно, его найдут. Куда он с
— Черт, немцы! — ахнул Сталин, когда в неровном свете фонариков разглядел необычную пятнистую форму и странные кепи на головах. Знакомая форма, которую он уже видел на фотографиях немецких десантниках одной из егерских дивизий. — Плохо, совсем плохо.
Сталин вытащил револьвер, который ему дали в машине. Проверил патроны, барабан был полон, все шесть патрон на месте.
— Значит, десант высадили…
Огляделся по сторонам, выискивая подходящее место. Найдя массивное дерево, пристроился к нему спиной и выдохнул.
— Так лучше…
Нет, отстреливаться у него и в мыслях не было. Какой из него стрелок? Одна рука толком не работала, вторая после таких нагрузок дрожала. Чтобы попасть хоть в кого-то, ему нужно было очень сильно постараться. Револьвер нужен был совсем для другого.
— Да… Товарищ Сталин не должен попасть в плен, — тяжело вздохнул, говоря о себе в третьем лице. — Нельзя… Никак нельзя.
Боялся ли он смерти? Нет, не боялся, хотя и некий червячок страха и шевелился где-то глубоко внутри него. Сейчас Сталин скорее чувствовал сожаление, что не смог завершить начатое до конца. Он ведь верил, до сих пор верил, что строит, как и миллионы советских граждан, новое общество, более справедливое чем те, которые были до этого.
— Но ничего, Коба, ничего… За тобой встанут другие, которые продолжат твое дело… Придут настоящие большевики…
Револьвер медленно пошел вверх, стволом приближаясь к голове. Решил, что стрелять лучше в голову. Так надежнее, даже если рука дрогнет. Приставляя пистолет к груди, можно и промахнуться.
— Лишь бы всякие уроды наверх не пробились… Перерожденцы, суки…
Рука чуть дрогнула, когда подумал о некоторых соратниках по партии. Знал ведь, что кое-кто в душе гнилой и смердит, как куча дерьма. Еще с революции таких хватало. Как пиявки, присосались к партии большевиков, чтобы сосать почет, власть. Чистить бы и чистить таких, да все руки не доходили до самого верха.
— Ничего, суки, народ не обманите. Он ведь нутром чует…
Пистолет снова пошел вверх. Прохладный металл коснулся виска. Осталось лишь нажать на курок, чтобы все закончилось.
— Вот и все…
А ведь, когда-то именно такой он видел свою смерть — с револьверов в руке и в окружении десятков врагов. Правда, тогда никто и слыхивать не слышал про Сталина, а знал лишь абрека Кобу, отчаянного большевика и революционера. Ирония судьбы, получается.
— Да, — шевельнулись его губы. — Ирония судьбы.
Указательный палец коснулся спускового крючка и замер. Сталин прислушался к окружающим звукам. Рядом что-то
— Чего это они?
Свет от десятков фонариков хаотично забегал, то освещая траву и опавшую листву, то стволы деревьев, то их макушки. В голосах нападавших слышался страх, а то и паника. Вдобавок, Сталин мог бы поклясться, что говорили на русском языке.
— Почему на русском языке и в немецкой форме? Диверсанты?
Вдруг грянул винтовочный выстрел, сразу же еще один и еще один. Тут же раздался нечеловеческий вопль, окончившийся жутким хрипом.
Сталин опустил револьвер и начал напряженно всматриваться в темноту. Похоже, кто-то из охраны уцелел и напал с тыла. Конечно, радоваться было еще рано, но все же…
Нападавшие о чем-то кричали, спорили, то и дело слышался мат, было много беспорядочной стрельбы.
— Ничего не понимаю, — Сталин перевернулся на живот и, выставив вперед револьвер, пополз в сторону криков. Стреляться он уже передумал. Ведь, перед ним замаячил шанс выжить. — Чего там происходит, в конце концов…
А происходило что-то явно очень странное. Слишком быстро начали пропадать пятнышки света, оставляемые фонариками. Вдобавок все реже стреляли. Неужели нападавшие по одному сбегали?
— Не может быть, — шептал он, широко загребая руками листву и хвою, чтобы ползти быстрее.
На гребне очередного овражка он не удержался и покатился вниз. Пару раз боком сильно приложился о тянущиеся корни, пока не оказался в само внизу.
— Черт! Б…ь, это еще что?
Не удержался и чертыхнулся, когда со всего размаха вляпался во что-то мокрое.
— Мать его…
Под ним оказалось тело одного из нападавших, о чем говорила и характерна форма и кепи на голове. В темноте светлело задранное к небу лицо с разинутом в крике ртом. Шея была почти перерублена очень сильным ударом. Голова держалась на ошметках кожи и мышц. Вдобавок грудь вскрыта, так ребра все вывернуло в разные стороны. Все вокруг было покрыто кровью, еще теплой, остро пахнущей железом.
Крови и смерти он уже давно не боялся. Но тут было что-то совсем другое.
— Чего здесь, черт побери, происходит? — шептал он, выбираясь из оврага. — Не понимаю…
Прополз еще несколько метров и снова наткнулся на тело. Крупный мужчина, одетый в ту же самую форму немецкого десантника, сидел у дерева с автоматом в руках. Казалось, просто присел. Вот отдохнет немного и снова пойдет в бой. Но здоровенная дыра в груди говорила об обратном — никогда уже он не встанет и никуда не пойдет.
— Ну и силища…
В бурной молодости, чего греха таить, Сталин и сам с ножом «баловался». Пара жандармов на его счету точно есть, за что и загремел в свое время на каторгу. Но тут ножом «не баловались», а работали в полную силу, от души и со знанием дела, что сразу было видно. Сама рана была глубокая, края и разрезы ровные, четкие. О невероятное силище говорило то, что ребра были не сломаны и перерублены.
— Топором что ли…
У Сталина по спине побежал холодок, едва он представил, как где-то рядом крадется неизвестный со здоровенным топором. Еще крепче схватился за рукоять револьвера.