Другие правила

Аристова Валерия

Необходимо было что-то предпринять, либо бежать и вырвать изменницу из чужих объятий, либо бежать как можно быстрее и утопиться в ближайшем пруду. Но он как будто прирос к месту, и молча смотрел, как Валери ласкает этого чужого. Поцелуй был полон страсти.

Она никогда не целовала его так.

Возможно от его взгляда исходил жар, но Валери вдруг что-то почувствовала. Она отстранилась от мужчины, посмотрела в темноту прямо туда, где он стоял. И резко отодвинулась от своего любовника. Хуан с удовлетворением понял, что Валери испугалась. Раньше бы она даже бровью не повела, если бы знала, что он видел ее с другим. Сейчас же что-то изменилось в ее отношении к нему, возможно, где-то все же у нее была совесть, которая не позволяла изменять

мужу прямо у него на глазах.

Валери медленно встала. Скорее всего нарочито медленно. Она сделала какой-то знак своему другу, который повернул голову, и Хуан узнал в нем Григора Бобрина, потом пригладила растрепавшиеся волосы и пошла к Хуану.

— Это не то, что ты думаешь, — сказала она, подойдя на расстояние вытянутой руки.

Он еще крепче сжал кулаки. Чтобы не сжать в ладонях ее горло. Глаза ее смотрели прямо — без всякого стеснения. Значит все-таки он ошибся, и совести у нее нет.

— Конечно, мне показалось, — усмехнулся он.

Она нахмурилась:

— Когда ты научился язвить?

— Всегда умел.

Валери пожала плечами. Она была в проигрышной позиции, и должна была либо выиграть, либо свести партию вничью — сделать все для того, чтобы мужчины не поубивали друг друга. Бобрин за ее спиной выполнил ее просьбу и медленно растворился в темноте, и дон Хуан даже не заметил, как тот ушел.

— Месье Бобрин уезжает, — сказала она, — я больше никогда его не увижу.

— Уезжает? И не берет на этот раз тебя с собой? — удивился дон Хуан.

— На этот раз — нет.

— Понятно, — он снова усмехнулся и разжал руки, боясь, что на самом деле ударит ее, — вы так со всеми мужчинами прощаетесь перед их отъездом? Или только с месье Бобриным?

— Прекрати.

— А почему? — спросил он горько, — месье Бобрин весьма интересная фигура, да, Валери? Филипп же одобрял и его тоже? Мой предшественник? Или к нему вы были более благосклонны, особенно тут, в Париже.

Валери сжала губы.

— Я не узнаю тебя, Хуан.

— Зато я тебя узнаю, — он отвернулся, — все, что ты говорила мне о верности, было ложью! Это было ложью во спасение и я могу тебя понять. Но и ты должна понять меня — я не потерплю больше ничего подобного! Я очень долго терпел — и больше не буду!

— Что же ты сделаешь? — воскликнула она, — подашь еще один иск против меня? Это весьма повеселит свет!

Он отвернулся и пошел по дорожке, надеясь, что Валери вернется в Храм Любви. Боль и обида, сжигающие его, не поддавались описанию. И ненависть. Самая настоящая ненависть, которая прочно заняла место его прежней страсти к ней. Но надежды его не оправдались. Валери пошла следом.

— Хуан, это не то, что ты думаешь, — повторила она.

Он резко развернулся. Лицо его было искажено.

— Действительно, это не то, что я думаю. Это прелюдия.

Тут силы, которыми он пытался себя сдержать, кончились, и все его чувства, любовь, ненависть, злость и обида в одночасье вырвались наружу. Он поднял руку и сам неожиданно для себя влепил Валери пощечину. Валери вскрикнула и поднесла руку к лицу. А потом оба замерли, он еще более нее испуганный собственным поступком, и какое-то время смотрели друг на друга. Потом он резко развернулся и быстрым шагом пошел прочь.

Никто и никогда в жизни не поднимал руку на Валери. В детстве она дралась с Сафи и почти всегда проигрывала. Но это было совсем не то. Она в ужасе смотрела на Хуана, а потом ему в след, понимая, что сейчас он уйдет навсегда. Что получилось очень глупо и невероятно обидно, ведь Бобрин на самом деле завтра уезжал, и она не могла не выполнить его последнюю просьбу. Просто поцелуй. Но Бобрин целовался так прекрасно, что страсть завладела ею целиком, и она была на самом деле готова на измену. Как глупо, что именно в этот момент пришел Хуан. Как хорошо, что именно в этот момент пришел Хуан. Валери подхватила свое темное платье и, путаясь в юбках, бросилась следом за ним.

Догнала она его посреди аллеи. Схватила за руку и

заставила остановиться. По лицу его текли слезы, от чего Валери испугалась еще больше.

— Ну хорошо, будем считать, что я это заслужила, — сказала она, тяжело дыша от быстрого бега.

— Валери, прошу тебя, оставь меня в покое, — он снова отвернулся, — я не хочу больше иметь с тобой дела.

— Я клянусь, что не изменяла тебе. Я клянусь! — почти закричала она.

— Ты уверена, что я должен тебе поверить? — спросил он очень тихо, — если все слухи, которые ходят о тебе, если все письма, которые были получены мной, если все, на что я закрыл глаза, просто поверив тебе на слово, потому что я очень сильно хотел поверить, оказалось правдой, то мне просто нечего тут делать. Все бесполезно. Давай расстанемся по хорошему. Я даже не буду вызывать твоего любовника, с которым ты развлекалась, постоянно отказывая мне, я просто исчезну. И ты останешься уважаемой женщиной, раз уж это для тебя так важно. Ты можешь остаться в Версале, ты можешь поехать вслед за ним, я не буду тебе препятствовать.

Он попытался отнять руку, но Валери не выпускала:

— Я тебе никогда не врала. Ты же знаешь.

— Честно рассказывала о своих приключениях, я помню. Но, видимо, честь важнее честности.

Валери молча смотрела ему прямо в глаза. Потом отпустила его рукав. На ее щеке явно отпечатывался след его пальцев.

— Хорошо, — сказала она, — прощай.

И она пошла к Трианону, а Хуан смотрел ей в след, и никакой ненависти больше не было в его груди. Только безумная тоска и пустота, оставленная за собою исчезнувшими чувствами. Сейчас он наконец-то начал понимать, что случилось что-то на самом деле страшное. И что за ее простыми словами стояла правда — они попрощались. Навсегда. Он готов был броситься за нею, но усилием воли заставил себя развернуться к ней спиной и идти в другую сторону, совершенно опустошенный и разбитый.

Снова, как и всегда, виновата была она, а прощения просить должен он. Потому что на самом деле ему нет прощения. Он всегда презирал мужчин, которые поднимали руку на женщину. Он никогда не делал этого сам. До сегодняшней ночи. Теперь ему на самом деле нет пути назад, и он вынужден будет выполнить собственную угрозу. Уехать как можно скорее. Потому что никакого прощения ему нет. И прежде всего от себя самого.

..Почти всю ночь дон Хуан сидел в Храме Любви. На той скамейке, где Валери целовалась с Бобриным. Целовалась так, как никогда не целовалась с ним. Возможно потому, что его она никогда не любила. А этого ублюдка, выродка русской царицы, любила, и хотела бежать с ним. Богу одному известно, что остановило ее в последний миг. Он сжимал голову руками, а перед глазами его стояла картина, как Валери целует другого, и он погрузился в привычный ад. Но если в Испании он мог только представлять все ее утехи, то тут он воочию мог убедиться, что все, что он представлял, было правдой. Валери никогда не была верна ему. Раньше ему казалось, что он прошел уже все круги ада. Но нет, на этот раз он погрузился на уровень ниже.

Рано утром, совершенно обезумевший от ревности и бессонной ночи, он возвращался в Версаль, чтобы как можно скорее отправиться в Париж и никогда больше не видеть Валери. Пусть делает, что хочет. Он больше никогда не будет играть в ее игры.

В рассветной дымке дворец казался нереальным, как сказочный замок выступающим в лучах восходящего солнца.

— Дон Хуан?

Прямо перед ним стояла прекрасная женщина. Она как будто соткалась из рассвета, солнечных лучей и розоватой дымки, висящей над озером. Платье на ней было тоже розово-золотистое, а волосы цвета темного золота свободно струились на спину из-под соломенной шляпки. Не только Валери могла позволить себе ходить с распущенной гривой волос, отметил он, и при имени Валери ощутил болезненный укол в сердце. И при образе Валери, обнимающей другого, когда копна ее волос свободна падала за спину. Волос мягких, как шелк.