Друзья, которые всегда со мной

Рябинин Борис Степанович

Нужно было вести Джери в поликлинику, но на другой день был выходной. Опять пришел знакомый врач. Опять долго прослушивал, прощупал шишку и наконец уронил:

— Похоже на опухоль…

Опять опухоль! Опять!!!

— Я его на рентген хочу, — сказал я.

— Очень хорошо. Это необходимо. Потом сообщите мне.

Вечером Джери почувствовал себя хуже, по телефону я посоветовался, что делать. Ответ был не слишком обнадеживающим:

— Попробуем стрихнин впрыснуть. У него, наверное, боль…

—

Это поможет? — нетерпеливо спросил я.

— Там увидим, — уклончиво ответил он. — Я к вам зайду завтра…

Назавтра я повел Джери в поликлинику. Леонид Иванович был на месте. Увидев его, я сразу почувствовал облегчение, мне казалось: Леонид Иванович тут — все будет хорошо.

Леонид Иванович стал осматривать Джери.

— Тише!

Все притихли. Джери тоже затаил дыхание.

— Ах ты, умница! — любовно произнес Леонид Иванович. Джери вильнул хвостом, и тогда все услышали, как он тяжело дышит. Носоглотка была заложена, Джери с трудом продувал ее, напрягаясь во всю силу своих могучих легких.

Леонид Иванович зажал ему одну ноздрю, потом другую.

— Слышите? — Одной ноздрей пес не мог дышать.

Повели в рентгеновский кабинет, уложили на столе. Между вытянутыми лапами поместили деревянную подставку, на которую положили алюминиевую заряженную кассету, и на нее — голову Джери. Я успокоил Джери, он притих и засипел.

Николай Дмитриевич центрировал лампу.

— Давайте, — сказал Леонид Иванович. Его рука лежала на шее Джери, рядом с моей.

Секунда… другая…

— Готово!

— Все? — спросил я удивленно.

— Все. Подождите, сейчас проявят снимок, и решим дальнейшее.

Пока проявляли, Джери сидел на столе. Добрый дядя Джери! Я рассеянно скользил взглядом по знакомым предметам, украшавшим кабинет, фотоснимкам, портретам… «Кюри Пьер, Кюри Мари, Рентген Вильгельм Конрад…» — читал я, едва ли что-нибудь понимая.

Вскоре Леонид Иванович уже держал в руках сырой снимок. Начался длинный профессиональный разговор с рентгенологом.

— Посмотрите, — показывал Леонид Иванович; я тоже старался увидеть, но ничего не понимал. — Видите? Нужно определить пораженную область. Затронута или нет гайморова пазуха… Где у вас снимок овчарки, которую недавно оперировали? — Снимок нашли, рассмотрели. — Да… Надо снимок сверху. Давайте сверху…

Сфотографировали Джеркину голову еще раз.

Вышел после проявления из лабораторной комнаты Николай Дмитриевич, соболезнующе глядя на лежащего Джери, сказал тихо:

— Плохо. Дальше процесс идет. Сейчас отфиксируем, посмотрим… — И, помолчав, добавил: — Исход, как мы говорим, сомнительный…

Значит, снова рак. Вспышка или конец? Один шанс из тысячи — запомнилось мне предсказание Николая Дмитриевича.

— Операцию через три дня, —

сказал Леонид Иванович. Он снова собирался бороться за жизнь Джери! — Сегодня у нас десятое, завтра одиннадцатое… значит, тринадцатого.

— Ой, несчастливое число! — вырвалось у меня.

— Что вы! Глупости!

Они продолжали договариваться о чем-то, я уже не слышал. Лаборантка наклеила на снимок номерок: «СХИ № 11785», что означало: «Сельхозинститут № 11785», а я, как тупица, продолжал повторять мысленно: «СХИ № 11785… СХИ № 11785…» Нервы! Знаете, бывает привычка считать предметы, окна в домах…

Началась подготовка к операции. Джери ввели сыворотку, «стимулирующую рост клеток», как объяснил мой друг.

— Сегодня один кубик ввести, — распорядился он, давая указание фельдшеру, — завтра три и послезавтра три. — Мне: — Кормить как можно лучше, чтоб запас был, по крайней мере, на неделю. — И про сыворотку: — Очень хорошая вещь.

Три дня прошли. Накануне операции Джери был тихий, немножко недоумевающий: почему его все время кормят, ласкают? Четыре раза кормили, четверть молока ежедневно, рыбий жир.

За три дня он растолстел, но и опухоль стала больше, кровоточила. Леонид Иванович за эти дни несколько раз звонил по телефону, справлялся:

— Как больной?

— Невеселый. Нос горячий. Опухоль больше стала…

Когда направлялись в больницу, Джери сначала два квартала бежал бойко, видимо, боль отпустила его, затем внезапно остановился, дальше пришлось тащить на поводке.

— Задохся, — объяснил Леонид Иванович.

Вышел Николай Дмитриевич, похлопал Джери по спине, легонько подталкивая, повел в операционную. И пошел Джери, тощий, долговязый, заплетаясь ногой за ногу…

Опять это гнетущее ожидание. Вода не капала: кран починили. Тишина. Я был совершенно один со своими мыслями, если не считать человека, который привел лошадь. Он забился между стенным выступом и окном и сидел там, не напоминая о себе ни единым шорохом. Совпадение: опять во время операции Джери ждала своей участи лошадь. Впрочем, совпадение естественное: лошади и собаки были наиболее частые посетители ветбольницы.

Вдруг забегали: выбежала санитарка… убежала, не сказав ни слова. Опять тишина. Я стал ходить…

Подошел к окну и стал смотреть во двор. Странно, как я этого не замечал раньше: в зависимости от настроения, по-разному видится и все окружающее. Вот, например, этот тополь, его, видимо, подрезали не слишком внимательно, и он стал кривобоким, накренился. Но — не удивительно ли! — в природе ничто не бывает безобразно, и тополь тоже казался прекрасным, по-своему. Вероятно, так же прекрасен по-прежнему будет Джери, даже если ему и удалят что-либо, и по-прежнему будет дорог мне…