Дубль два. Книга вторая
Шрифт:
— Пикси.** Чахкли.*** Ты определись, внучка: если в сказку попала — в чудеса верь давай. Если хочешь правды дознаться — сказку долой, — один глаз для этой отповеди он всё же открыть соизволил. Сестра и Лина поспешно расселись, будто вспомнив, что мы решили делать всё по старине, а, значит — не лезть к хозяину с вопросами до срока.
Выпечка, изюм, курага, вяленые местные ягоды — всё было вкусно. Павлик особенно оценил странное блюдо, которое Степан назвал левашом: что-то вроде сушёного ягодного желе или пастилы, тонкие полоски которого племянник зажал в кулаках и отдавать матери отказался наотрез. Черничные понравились ему особенно, хоть и выглядел он, уделавшись
Когда вышли в очередной раз из горячей и щадящей парных, которые хозяин называл непонятными словами «кальдарий» и «тепидарий», ну или просто «мужская и женская парилки», с удивлением увидели на лавках аккуратные стопочки с одеждой, только что лентами не перевязанные. Каждая — рядом с местом, где сидел кто-то из нас, а возле Алисиного — двойная, с «надстройкой» из маленькой стопки с детскими вещами.
Хотя, характеристика «с удивлением» касалась больше девчат. Деды на барахло внимания не обратили, а я вообще заметил сильно позже. Потому что в последний заход Сергий отходил меня вениками так, как, пожалуй, и Алексеичу не снилось. И из парной я выбрался на мягких лапах, придерживаемый под локти стариками, беззлобно шутившими, что нынче-то народ вовсе париться не умеет, вон как сомлел Странник. Энджи с сестрёнкой принялись разбирать обновки, прикладывая к себе, охая и благодаря хозяина. Я тоже протянул было руку к одежде. Но по ней тут же хлопнул Хранитель:
— Ну куда? Кто ж до омовения рядится-то? Пойдём, сполоснёмся сперва.
Я удивлённо посмотрел на Лину, которая с некоторым недоверием изучала ткань чего-то длинного, платья или сарафана.
— А ты на них не гляди, у них там купель была, воды в достатке и прочего всякого, — ответил на немой вопрос Устюжанин, отставляя очередную допитую чашку.
Потянув носом, я убедился, что трое из разряда «женщины и дети» пахли чистотой и какими-то новыми ароматами. Вроде, различил шиповник, смолу и малину.
— Молодцом, вишь как после парилки башка-то прочистилась! Сперва в чае две травы из семи едва узнал, хотя все запахи знакомые. А тут — в яблочко сразу. И розу дикую, и живицу лиственя, и малинку. И вы, внучки, хорошо выбрали. Тебе — сила и свежесть для кожи, вон, аж светишься вся, — кивнул он засмущавшейся Алисе. — Павлушке живичное масло в самый раз — с вашими покатушками да суетой у него того и гляди золотуха началась бы. Ну а тебе, калинка-малинка, сам Бог велел так пахнуть, чтоб у вас со Странником твоим больше никаких дум в головах не держалось.
Лина, тоже чуть покраснев, снова повела было рукой, чтоб пощекотать нос кончиками локона, которого не было, но на полдороги поменяла направление движения и взяла с блюда маленький пирожок. Такой же румяный, как и её щёки. И, кажется, тоже с малиной.
После моечной, которая оказалась светлым залом с тремя небольшими бассейнами-купелями и странной системы душем, я натурально родился заново. Вода была трёх разных температур: горячая, еле выносимая, следом тёплая, как парное молоко, и прохладная, но не ледяная, до стука и звона зубов и прочего. Душем выступал торчащий под углом из стены обломок камня, по которому бежали струи странной тёплой воды, будто покалывавшие кожу иголочками, хотя текла она обычно, спокойно, а не под давлением, как в конструкции Шарко. Видимо, минеральная или газированная была. Или и то, и другое. По жёлобам вдоль стен и расходившимся от центра на полу мыльная пена убегала к дальнему от нас углу, пропадая под тёмным валуном.
Сергий добился-таки издевательскими подначками и стёбом того, чтоб хозяин «привёл себя в порядок и надлежащий вид». Степан обкорнал бороду большими ножницами, не то швейными, не то вообще овечьими — я в их разновидностях не разбирался. Ручной машинкой, какие я видел только в музее военных лет, подправил результат и коротко остриг волосы на голове. Внезапно сделавшись до удивления похожим на Хемингуэя: короткая белая борода, прямой нос, мудрые, но в то же время до ужаса хитрые глаза с чуть опущенными внешними уголками. Морщины и шрамы. Много шрамов. Ещё в парной я приметил, что на стариках буквально живого места не было. Хоть травматологию по ним изучай. И эволюцию средств уничтожения человеком себе подобных, от дробящих и колюще-режущих до огнестрельных и минно-взрывных.
Старики натянули одинаковые длинные, почти до пола, рубахи простого небелёного полотна, на воротниках и по подолу которых тянулись ленты вышивки красной нитью: восьмиконечные звёзды, ромбы, обычные и перечёркнутые крест-накрест с точечками в каждой из четырёх получившихся частей, и какие-то странные ветвистые квадраты. От узоров тянуло строгой и неодолимой силой. И древней стародавней памятью, которой почти нигде и ни в ком не осталось. Судя по тому, как бережно и с любовью разглаживал вышитые на груди полосы Сергий — рубахой он был доволен несказанно. Мне достались серые портки на колючей верёвочке и свободная рубаха до середины бедра, простые, без единого значка или символа.
Румяные и чистые до скрипа и какого-то будто внутреннего свечения, во всём новом, мы выбрались к столу. И остановились, не дойдя до него.
Перед нами стояли в ряд Лина, Павлик и Алиса. Тоже во всём местном. На Энджи была длинная белая рубаха или платье, не силён я в покроях и дамских дизайнах, по рукавам, горлу и подолу вышитая красным и зелёным. Зелёного было больше. Племянник стоял, держась за руку Лины и подол мамы, в голубой рубашонке до колен, с красными узорами по вороту. Рубаха сестры была красной, а вышивка — белой и чёрной.
Девчата приложили правые руки к груди и склонились, коснувшись пола. То же движение, едва не свалившись, вполне похоже повторил за ними почти одновременно и Павлик.
— Потрафили, шельмы… Растрогали дедушку, — неожиданно звенящим голосом выговорил негромко Степан. И потёр основанием большого пальца правый глаз.
— Милонегу вспомнил. И матушку, — сдавленно выдохнул Сергий. И шмыгнул носом.
Но собрались они быстро, оперативно организовав завершение чаепития. Командовать и принимать решения им точно было не привыкать.
— Ну что, гости дорогие, с лёгким паром! — начал Степан, нацедив каждому по чашке из бездонного, видимо, самовара. Хотя, те феечки, что забрали одежду и принесли новую, могли и плеснуть кипяточку, наверное.
Мы с девчатами благоразумно промолчали, предоставив право отвечать старшему гостю.
— Благодарствуем, хозяин добрый, за кров, за тепло, за свиданьице нежданное, за хлеб да соль, — размеренно ответил Сергий.
— Ну, за хлеб-соль-то рано, Сергунь, до стола не дошли пока, так, сполоснули пыль после дороги дальней. А в целом какие мысли? — судя по хитрым глазам обновлённого Устюжанина, он благодарностей и комплиментов не слыхал давно, но любил их очень и прерывать потока не хотел.