Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)
Шрифт:
Самое привтствіе, можетъ-былъ, является остаткомъ боле несовершенныхъ ступеней человческаго развитія. Весьма возможно!
Безъ сомннія, это остатокъ стадіи развитія — собаки. Очень возможно! До тхъ поръ, пока человкъ не достигъ своей настоящей стадіи, привтствіе всегда имло смыслъ символа почтенія. Оно свидтельствуетъ о степени интеллигентности народа, такъ же какъ оно служитъ показателемъ развитія зврей. Когда рыба сдлалась птицей, у ней стали боле утонченныя манеры. Быкъ привтствуетъ молчаливо и съ достоинствомъ, смотря прямо передъ собой и не произнося слова, а кошки привтствуютъ другъ друга темной ночью такъ, что было бы гораздо лучше, если бы он этого совсмъ не длали, — это привтствіе свидтельствуетъ объ ихъ темперамент и степени развитія. Американцы здороваются на англійскомъ жаргон, ихъ привтствіе боле громко,
Американское привтствіе до такой степени безсмысленно, что въ Норвегіи за такое привтствіе отвезли бы въ Гаустъ [26] .
Въ театр американецъ не снимаетъ шляпы до тхъ поръ, пока не найдетъ своего мста и не сниметъ пальто, которое подложитъ подъ себя. Въ театрахъ варьетэ и въ комической опер онъ совсмъ не снимаетъ шляпы, но снимаетъ сюртукъ, а въ жаркое время — и жилетъ. Когда янки входитъ въ комнату, онъ, нисколько не стсняясь, часто остается въ шляп. Въ этой стран принято, чтобы каждый поступалъ по своему собственному желанію. Приходитъ ли янки къ обду, онъ усаживается за обденный столъ, какъ на какую-нибудь рабочую скамью, не длая ни малйшаго различія между удовольствіемъ и работой, ни мало не чувствуя себя чмъ-нибудь обязаннымъ передъ хозяиномъ или хозяйкой. Только за обдомъ предлагаютъ прохладительное, и поститель можетъ отказываться отъ него такъ же какъ и отъ всякаго кушанья. Онъ обдаетъ, какъ-будто его наняли для этого; онъ поглощаетъ свой ростбифъ съ большою ловкостью, чисто по привычк; онъ при этомъ не чувствуетъ никакого удовольствія, онъ бросается на ростбифъ съ геройскимъ мужествомъ и на лету разрываетъ его. Все должно кончиться во столько-то и столько минутъ, ему некогда тратить времени на изящное обращеніе съ такимъ пустякомъ, какъ ростбифъ.
26
Мстечко близъ Христіаніи, гд находится домъ сумасшедшихъ. Прим. перев.
Когда онъ такимъ образомъ окончитъ свою ду, онъ встаетъ изъ-за стола, не говоря ни слова, не кивнувъ головой, даже если онъ гость.
Его благодарность заключается въ полнйшей неблагодарности. Какъ-то разъ я забылъ объ этомъ обыча и слегка поклонился; смущеніе хозяйки было очень велико, но мое смущеніе было еще больше, когда она отвтила на мой поклонъ слдующими словами: «Благодарю васъ, я не танцую».
«Ахъ да», сказалъ я, извиняясь, «танцы, кажется, совсмъ не приняты посл ды», и мы простились.
Духовная неразвитость придаетъ американскимъ обычаямъ отнюдь не идеальный, а національный характеръ.
Новые, съ иголочки, демократы, которые считаютъ свободу произволомъ, а въ піэтизм лишь видятъ безсодержательную форму, эти демократы переняли обычаи пригородовъ старой аристократической страны. Американецъ въ знакъ привтствія испускаетъ крикъ, состоящій изъ безсмысленнаго набора словъ, лишеннаго всякаго духовнаго содержанія и составляющаго лишь восклицаніе.
Если иностранецъ, вставая изъ-за стола, не долженъ поклониться, то это не есть безцеремонность; это не примръ «простоты» и «естественности», за которую везд восхваляютъ американцевъ; наоборотъ, это безсодержательная церемонность.
Церемонность заключается именно въ томъ, чтобы не благодарить. Таковъ обычай. Привтствовать же надо такъ громко, чтобы въ ушахъ дребезжало. Этого тоже требуетъ обычай.
Вообще надо сказать, что американская вжливость одинаково суха и несимпатична, какъ въ уличной, такъ и въ домашней жизни.
Заключеніе
Черное небо…
Нація съ патріотизмомъ и ненавистью къ иностранцамъ, народъ, не имющій. національной литературы и искусства, полное отсутствіе духовныхъ интересовъ.
Робертъ Букенанъ и Гербертъ Спенсеръ ршились въ самой Америк высказать эти опаеные отзывы объ Америк и ея обитателяхъ.
Наши писатели, изображая какого-нибудь
Когда наши свободные публицисты хотятъ объяснить своимъ оппонентамъ, какова должна быть свобода, то они указываютъ на Америку: вотъ, молъ, гд свобода!
Если наши передовыя женщины хотятъ доказать, какъ мало он принимаютъ участія въ политической жизни страны и какъ сильно он отстали въ этомъ отношеніи отъ другихъ государствъ, то он, во-первыхъ указываютъ на Америку, въ которой женщины даже сдлались бюргермейстерами нкоторыхъ прерій. Вотъ, молъ, тамъ женщины!
иміамъ, воскуряемый Америк, весьма быстро заставляетъ насъ убждаться въ американскомъ развитіи. Мы воодушевляемся, когда слышимъ крики на выборахъ, мы дрожимъ отъ оглушительнаго рева, несущагося изъ цирка Barnum, мы восхищаемся, читая сообщенія о чикагскихъ свиныхъ бойняхъ, прочитываемъ и принимаемъ на вру всякую газетную выдумку.
Совершенно оглушенные грохотомъ паровыхъ молотовъ, задыхаясь отъ смрада машинъ, пораженные и подавленные, мы начинаемъ думать: «Америка — великая страна»! Насъ убждаютъ въ этомъ огромные размры. Американскій духъ постепенно проникаетъ въ сознаніе каждаго, благодаря письмамъ, газетнымъ статьямъ, странствующимъ ораторамъ. Большіе размры предмета вполн удовлетворяютъ янки, если же предметы не велики, то они должны быть по крайнй мр цнны. Размры и стоимость составляютъ содержаніе вещей,
Красивйшіе дворцы на Мичиганскомъ авеню въ Чикаго не отличаются большимъ стилемъ, чмъ негритянская голова; въ нихъ совсмъ нтъ архитектуры, но они стоятъ милліоны долларовъ, что дйствуетъ на всхъ весьма убдительно. Памятникъ Вашингтону не представляетъ ршительно никакого интереса, кром своей необъятной вышины.
Пьедесталъ поднимается на 555 футовъ, а на вершин, какъ говорятъ, стоитъ Вашингтонъ; весьма вроятно, что онъ и стоитъ тамъ, но нтъ никакой возможности разсмотрть снизу это произведеніе искусства.
Городской паркъ въ Филадельфіи и Верхнее озеро описываются въ американскихъ альманахахъ, какъ два чуда изъ одиннадцати американскихъ чудесъ. Почему? Потому что это озеро самое большое озеро, а этотъ паркъ — самый громадный паркъ въ мір. Въ Севро-Американскихъ Штатахъ преріи занимаютъ громадныя пространства, и, конечно, ничего не стоитъ занять нсколько миль земли, больше или меньше, разъ дло идетъ о томъ, чтобы сдлать паркъ настоящимъ чудомъ.
Metropolitan Opera House въ Нью-Йорк иллюстрируетъ пристрастіе американцевъ ко всему крупному.
Несомннно, это «самый большой театръ въ свт». Архитекторъ его здилъ въ Европу исключительно ради этого театра; онъ провелъ нисколько недль въ Париж, въ Вн и Москв, вернулся назадъ и создалъ это чудовищное по размрамъ зданіе, въ которомъ идутъ такія представленія, хуже которыхъ не найдешь во всемъ мір. Между тмъ, всякій убждается, что это «величайшій театръ всего міра». Иностранецъ посщаетъ его, надясь найти въ немъ настоящее искусство, но онъ терпитъ полное разочарованіе и больше не ходить туда. Онъ отправляется въ Чикаго, гд онъ тотчасъ узнаетъ изъ афишъ, что въ Madison square teater «самый драгоцнный занавсъ въ мір». «Нтъ, нтъ, восклицаетъ иностранецъ, отрицательно качая головой, — я хочу видть искусство!» и онъ твердо намревается не ходитъ въ этотъ театръ. Время проходитъ. Американскій духъ мало-по-малу заражаетъ и его, онъ перечитываетъ афиши, въ его воображеніи начинаетъ рисоваться драгоцнный занавсъ, онъ каждый вечеръ слышитъ бой электрическаго барабана, раздающійся изъ Madison square отъ 6 до 7 вечера; реклама производятъ свое дйствіе. Въ конц-концовъ онъ идетъ въ театръ, чтобы посмотрть занавсъ! Цнность замнила внутреннее содержаніе искусства. Такимъ образомъ, насъ очень легко убдитъ въ величіи Америки. Громкій, изступленный голосъ рекламы достигаетъ до насъ и покоряетъ насъ. Если мы изъ года въ годъ слышимъ о гигантской величин и колоссальныхъ денежныхъ суммахъ страны, то, въ конц-концовъ, мы поражаемся могуществомъ этого народа, не спрашивая о боле мелкомъ, внутреннимъ содержаніи вещей; колоссъ — самая популярная реклама во всемъ мір. Одной басней больше или меньше объ американскомъ колосс — не все ли равно, разъ мы уже достигли того состоянія, когда громадное пространство земли — считаемъ паркомъ, а занавсъ — искусствомъ.