Дульсинея Тобосская

Володин Александр Моисеевич

– Так что он там - женился, нет?

– Как же он мог жениться, если владычицей его души была Дульсинея! Когда же я из-за своей гнусности не стал разыскивать Дульсинею и вернулся ни с чем - господин принялся меня расспрашивать: "Вот вручил ты письмо. Чем была в это время занята царица красоты? Вернее всего, низала жемчуг?" "Никак нет, - сказал я, - она просеивала зерно у себя во дворе".

– Почему же ты так сказал?

– Я иной раз потешался над своим господином. А зачем - не знаю... Тогда он спрашивает: "Что же она сказала, когда прочитала мое письмо?" - "Она, мол,

сказала, что страх как хочет с вами повидаться".

– Ну, братец, вы такие петли мечете, что вас трудно понять. Если она ничего этого не говорила, зачем же вы это говорите?
– возмутился отец.

– Я говорю не то, что было, а только то, что я говорил.

– А раз говорил, так и говори до конца: когда ты сказал, что я зову его прийти, - что он Тебе на это сказал?
– спросила Альдонса.

– Вот она и созналась! Все слышали? Значит, ты все-таки звала его прийти?
– торжествовал жених.

– Да ведь сказано тебе, что он наврал?
– вступился отец.

– Что он наврал?

– Все наврал!

– Так может быть и то наврал, что все наврал?

– Почему же, Санчо, твой Дон-Кихот и на этот раз не пришел ко мне, когда я сама его позвала?
– спросила Альдонса.

– Да потому, что по законам рыцарства, он сначала должен был выполнить свое обещание и спасти принцессу от великанов! А потом уж думать об удовольствиях! Разве не так?

– Не знаю ваших дел. А кто она была, эта принцесса, о которой вы все время тут толкуете?

– Эта сеньора, которая выдавала себя за принцессу, оказалась такая же принцесса, как моя супруга Тереса.

– Любопытно было бы услышать, с какими дамами еще был знаком ваш господин.

– Еще в него была влюблена девица Альтидисора.

– Тоже принцесса?

– Это была горничная, но ей едва стукнуло пятнадцать лет. Самая здоровая девушка во всем замке. Но при виде Дон Кихота ей сразу становилось дурно, и подругам приходилось расшнуровывать ей корсет.

– Мы корсетов не носим, у нас и так все в порядке. Так что же там с ней стряслось?

– Она пела ему под лютню и молила бога, чтобы Дульсинея так и не вышла из-под волшебных чар, и чтоб он не насладился и не взошел с нею на брачное ложе.

– Дура стоеросовая. Дворцовая подметалка.

– Теперь вам ясно, что это был за человек? И это только начало. Если бы наш гость Санчо Панса не поленился и продолжил свой рассказ о любовных похождениях пресловутого Дон-Кихота, то мы бы наверняка услышали немало интересного!
– рассудил жених.

Санчо сказал, наливаясь гневом: О подлые, нескромные, неучтивые, невежественные и косноязычные люди! Наушники и клеветники! Вы думаете, я пришел к вам ради вашего пирога? Я пришел взглянуть на ту, перед которой так тяжко виноват. Не вам, а ей я хотел передать все слова моего господина, которые он обращал к ней. Может быть, я сболтнул что-нибудь и не так. Дурак в своем доме скажет лучше, чем умник в своем. Но знай одно, Альдонса, страшнее всего была для моего господина мысль, что какая-нибудь девица его пленит и заставит нарушить обет целомудрия, который он дал владычице своей Дульсинее. И вот как он стенал ночами, не давая мне заснуть: "Для

одной лишь Дульсинеи я - мягкое тесто и миндальное пирожное, а для всех остальных я кремень. Одна лишь Дульсинея для меня прекрасна, разумна, целомудренна, изящна и благородна. Все же остальные безобразны, глупы, развратны и худородны. Природа произвела меня на свет для того, чтобы я принадлежал ей, а не какой-либо другой женщине".

– Да что же это в самом деле! Он же и знать меня не знал!
– возмутилась Альдонса.

– Знал он тебя, знал, в том-то и дело.

– Вот наконец кое-что и выясняется, - обрадовался жених.

– Когда еще он скромно и бесславно жил в своем селе, ел винегрет и читал рыцарские романы и звали его просто Алонсо Кихано, - сказал Санчо.

– Тощий Алонсо Кихано, - поразилась Альдонса.

– Иногда он забредал в наше Тобосо и тут влюбился в тебя за твою миловидность.

– Я не обращала на него никакого внимания.

– Ты не обращала на него внимания, но ты показалась ему достойной быть владычицей его помыслов. И он выбрал тебе имя, которое не слишком бы отличалось от твоего собственного, но в то же время напоминало бы имя какой-нибудь принцессы - Дульсинея Тобосская. Потому что ты родом из Тобосы.

– Но он и слова мне не сказал!

– Потому что его чувство всегда было возвышенным и далее почтительных взглядов дело не заходило.

– Тощий Алонсо Кихано...

– Алонсо Кихано Добрый, так его все звали в Ламанче.

– Вот и вышло все на чистую воду, - сказал жених.

– Что вышло-то?
– вскинулась мать.

– То, что они были знакомы и встречались!

– Какие же это встречи? Человек три раза в жизни видел девушку и ничего себе не позволил, а только пялил глаза, может быть, с другого конца улицы!

– Какая разница, сплетни все равно будут.

– Если ты сам не станешь трепать языком, то и сплетен не будет. У нас и читать-то никто не умеет, и знать никто не узнает, что там в Толедо написали, - сказал отец.

– А если даже сюда и дойдет какой-нибудь слух? Что плохого в том, что твоя жена стоит такой любви?
– добавила мать.

– Что делать, когда настоящие парни уходят в город, то и такой может поторговаться.

– А если сюда понаедут городские молодчики, любители романов, да начнут из любопытства подбиваться к моей жене? На будущее вот тебе мой совет, дорогая: дальше постели ног не вытягивай!
– сказал жених.

– Это он ревнует, потому и беснуется, - объяснила мать.

– Ревновать-то я не ревную, а зло меня берет, это верно, - ответил жених.

– Об этом я и говорю.

Отец решил: Давайте закругляться. Вспомните, Санчо, не нужно ли вам сменить дверь в кладовку?

– Пора бы, - согласился Санчо.

– А не надобны ли вам листья для шелковичных червей?

– Не помешали бы и листья.

– Вот что, дружище. Вы должны сказать всем и объявить, что Дульсинея не она.

– А кто же тогда Дульсинея?

– Кто угодно, только не она.

– Та, с родимым пятном над губой, Марсела, - вмешалась мать.

– Марсела - Дульсинея, - подтвердил отец.