Два дня до солнца
Шрифт:
Но вот накапливаемая веками сила начала работать на благо, когда Димка Мороз случайно почувствовал одного из умирающих каракуртов. Увечного Азамата, который родился с проблемами и долго бы не протянул, поэтому рискнул пойти против воли предков и обратиться.
Вместо того чтобы умереть, он притянул к себе Якорь - Мороза - и сумел преломить ситуацию. Якорь… вообще потрясающий дар. Он тянет к себе всё, что создали. И всё, что не укладывается в привычные рамки человеческого мира. Благодарю Якорю можно обнаружить много интересного.
Азамат смог не просто стать человеком, но и не поддаться камнелюдям. Теперь горгоний взгляд на каракуртов не действовал.
А потом… потом он пришёл к Чеху, еле держась тонкой рукой за стену, чтобы заключить союз.
Это было восемь лет назад, в тот самый вечер.
За окном давно стемнело. Порой проезжали машины, нарушая тишину спящего Херсона. Чех сидел на кухне на поскрипывающей табуретке. Курил, сбрасывает пепел в пустую банку из-под кофе, которой вменили должность пепельницы, и смотрел на влажный асфальт, бликующий под светом фонарей, домов и фар.
Дима уснул, это к лучшему. Ему нужен был отдых после всего. Осознать, что твой мир совсем не такой, каким казался раньше, не так просто. В один миг все разлетелось на тысячи осколков. Не такая уж проблема, потому что есть хорошая схема, как собрать заново. Только вот собранный мир будет выглядеть совсем не так, как раньше.
Перед глазами внезапно всё затянуло какой-то дымкой.
Чех замер, осознав, что это точно не дым от сигарет. Это…
Смуглые пальцы ловко переплетают серебристые полосы - тонкие и подрагивающие, как паутина.
Полосы упорно высвобождаются, не желая творить узор силы для обращения.
Весело трещит костёр, едва различимый ветерок шевелит чёрные, как смоль, локоны, треплет выбеленное полотно его накидки. Ночная тьма давно прячет всё вокруг, обнимает прохладой, завораживает тишиной. Лишь вдалеке белеют, будто кости неведомого зверя, развалины древнего храма неизвестного божества. Никто не смеет к ним приближаться, стражи — огромные многолапые пауки с горящими, как тлеющие угли глазами, в любой момент убьют чужака, потянувшегося за силой.
Огонь окрашивает золотом точёные ключицы и гордо развёрнутые плечи, рассыпается искрами на неутомимых руках. Парень резко выдыхает, откидывает назад упавшие на лицо волосы. Видны резкие скулы, высокий лоб и мрачное золото тонкого обруча. В глазах — блеск огня, но там же чёрными волнами плещется затаённая боль. Пленник. Раб собственной немощи. Вон как вывернуты руки. Кажется, что локти совсем не там, где должны быть. И сами кости рук как-то искривлены.
Он поджимает губы. А губы-то красивые, разве что нижняя перечёркнута коротким белым шрамом. Такие же шрамы оплетают тонкой сетью его левое плечо. И что странно — будто нарочно чьи-то божественные пальцы нарисовали их. С одной стороны глянешь — цветок, а с другой — как есть смертельный каракурт.
Увечное дитя правителя каракуртов родилось с этой меткой.
Возле босых ног парня лежит окровавленный
Он судорожно выдыхает, смуглые пальцы сминают паутинное кружево. Огненный блик падает на массивный перстень-печать в виде головы грифона. Рубиновые глаза издевательски подмигивают.
— У меня ничего не выходит…
Голос — глухой, терпкий, как скифское вино. Ни следа сладости греческого или резкости персидского. Но кружит голову так, что не устоять. А ещё есть там что-то такое… непокорное, чуждое человеческому разуму.
Огонь поит золотом его кожу - открытую шею, плечи и лопатки.
В глазах - горькая злость на самого себя. Каракурт — не человек. Не хватает силы. Не хватает воли. Не распускается каракурт-цветок, черный с кровавыми росчерками на лепестках.
За спиной слышатся тяжёлые шаги. Сердце парня сейчас выпрыгнет из груди. Так может шагать только дитя горгон. Камнечеловек, который заберет всё, даже такую ущербную жизнь, как у него…
– Выходи, - послышалось с улицы, и Чех вздрогнул, выныривая из видения.
– Выходи…
Чеха было не надо долго просить, он понимал: зов совсем близко. Поэтому не сидел на месте. Встает, подхватывает куртку, обувается и выскочил на лестничную клетку.
Нет, не отсюда - с улицы. Чех пролетел со второго этажа вниз, выбежал из подъезда, повертел головой по сторонам, пытаясь определить, откуда исходит зов.
– Быстрее…
Чех практически побежал, свернул направо, ещё раз направо - здесь частный сектор, маленький магазинчик, аптека и отель. Пробежал несколько метров и понял: зов исходит оттуда, где стоит костел. Даже среди ночи его стены белели так, что не пройдешь мимо.
И снова послышался стон-зов, а затем… поступь, от которой дрогнула земля.
Чех миновал аккуратно выстриженные кусты, где обычно сидели отдыхающие, и притормозил у входа. Чуть в стороне сгорбилось существо, едва-едва напоминающее человека, в паре шагах от него маячил каменный лев, молочно-белый, такой сильный и прекрасный зверь. За львом стоял высокий мужчина в черном плаще. Его белые волосы спускались на плечи, а исходящий от него холод чувствался даже относительно теплой осенней ночью.
Мужчина быстро обернулся, почувствовав Чеха. Тот, не двигаясь, чуть прищурился. Миг - в глазах, светлых, как всполохи молний над адом, он различил пропасть.
– Здравствуйте, Данила Александрович, - произнес Чех одними губами.
– Давно не виделись. Какой прелестный у вас котик.
Лев оскалился и зарычал, но ему на холку тут же положили ладонь.
Данила Александрович Камнеград - херсонский Городовой вышел на ночной обход.
Чех сцепляет пальцы в замок, выныривая из воспоминаний. Вечно этот Городовой таскается с подарочком Одноглазого. Последний как-то был в Херсоне, так ему понравилось, что решил сделать Городовому приятное - взял и оживил каменного льва, лежавшего у фонтанчика кафе. Данила Александрович со львом теперь не разлей вода.