Два дня до солнца
Шрифт:
– А что вы разделили? – спрашиваю, не особо надеясь на ответ.
– Я прекрасно помню это: «Разделим» между тобой, этой… женщиной и Одноглазым.
Некоторе время Чех молчит, но потом все же произносит:
– Твой дар Якоря. Ты сможешь чувствовать всё созданное в южном регионе, но при этом в первую очередь то, что угрожает мне, Одноглазому и одесскойГородовой.
Шикарно. Как же шикарно.
– Кажется, в один прекрасный момент я осознал, что лишний в мире, в котором родился, рос, сбивал коленки, совершал дурацкие поступки, учился и работал, - говорю очень
– Просто раз - и стал лишним.
– О нет, - звучит за спиной голос Чех.
– Ты ошибаешься. Теперь ты нужен многим. Одноглазому как звено, связующее с прошлым его народа. Городовой Одессы как тот, кто в состоянии увидеть прошлое города. Ну и мне, конечно. Как прекрасный работник и как мощный Якорь.
Я на какое-то время замираю, а потом очень медленно оборачиваюсь:
– Всё это чудесно. Но сам-то ты кто такой?
***
– И что ты будешь со мной делать?
Конец Света моет руки в теплой воде, потом опускает в обеззараживающий раствор. Ему нравится голос Ябо - и совсем не нравится сам Ябо. Но он интересен. Что ни говори, а Чех всегда находит потрясающие экземпляры. Он знает что и как привезти, чтобы Концу Света было чем заняться.
Чуть поворачивает голову. Глаз нет, но как смотрит!
Эти хрящевые наросты. Такого ещё никогда не попадалось.
– Конец Света… В смысле, человека буду делать, - отвечает он, словно вспомнив, что спрашивали.
Ябо складывает руки на груди. Пальцы длиннее, чем надо. Кажется, там уже начали формироваться когти.
– Из меня никогда не сделать человека.
Он прав. Конец Света даже не думает возражать.
– Из тебя - нет. Хотя я скажу больше: из меня тоже не сделать. Поэтому Чех тебя сюда и привез.
– Звучит так, будто он большая шишка, - ворчит Ябо, поворачивает голову в сторону шкафчиков, будто заинтересован содержимым.
– Большая, - не теряется Конец Света, доставая нужные инструменты.
– Неужели не почувствовал?
Ябо некоторое время молчит. Но потом внезапно цедит сквозь зубы:
– Почувствовал. Ломает волю - ого-го. Только прикидывается, что весь такой в доску свой и мечтает трахнуть всё, что движется.
Конец Света едва сдерживает смешок.
– Какая пошлость. О самом Следящем Южного региона - и такие слова.
– Следящем?
– В первый раз за все время в голосе Ябо звенят интерес и недоумение одновременно.
Конец Света заталкивает пачку с резиновыми перчатками поглубже в ящик. Никаких перчаток. Настоящий Лепщик работает своими руками. Его кожа - продолжение ткани реальности, которую он может разорвать, а может - собрать воедино, чтобы сотворить нечто по образу и подобию… кого?
Тишина становится напряженной. Как и всегда, когда кто-то задал вопрос и ждет ответа.
– Понимаешь…
И было их Трое: один по имени Кий, другой - Щек и третий - Хорив, и была сестра их - Лыбедь. Сидел старший Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а средний Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а младший Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили
И остался Кий в центре. И отправился Щек на юг, Хорив на запад, а сестра их Лыбедь - на восток…
Ябо молчит. Собственных знаний у него нет, но есть знания Создателя. Поэтому и сказанное сейчас - не просто сотрясание воздуха. И следующие его слова дают понять, что голова бога вечного фейспалма варит просто замечательно:
– Щек-Щек-Щек… Щек-Чех… Чех-Щек… какое совпадение.
– Хорошо соображаешь, - кивает Конец Света и поворачивается к Ябо.
– Ложись.
– Мы друг друга практически не знаем, - делано жеманничает тот.
– Я так не могу. Мне надо сходить в кино или театр, потом в ресторан, потом…
Наверное, в глазах Конца Света на мгновение вспыхивает нечто такое, что Ябо резко закрывает рот и оставляет все попытки умничать и капризничать. Он подчиняется. Кажется, он заворожен. Глазами, которых нет, он смотрит на руки Конца Света, словно на произведение искусства. Потому что…
Руки Лепщика - это то, что не принадлежит этому миру. Они - живой огонь. Они - талая вода. Они - схваченный в объятия степной ветер. Они - жизнь и смерть.
Лепщик просто хватает ткань реальности и тянет не себя. Где треснет по шву, где разорвется - неважно. Он легко подхватывает лоскутки, сминает в одно, словно мягкую глину. Мнет долго, настолько сильно, что лопается собственная кожа, и кровь бежит по линиям жизни на ладонях, напитывает собой глину бытия, уходя без остатка.
Вот уже большой палец вдавливает острую скулу, делая её более гладкой. Указательный и средний поддевают хрящевые наросты, ногтями срезая их с лица. Пальцы другой руки ловят безмолвный крик, вырывающийся из горла жертвы-чудовища-пациента, размазывают его по губам, выравнивая и вылепливая заново так, что вскоре от этих губ не смогут отвести взора.
В кабинете пахнет горелой плотью, распиленной костью, пролитой кровью и холодом вечности. Лепщик работает виртуозно, он ничего не слышит и не видит, пока не закончит. Он находится между светом и тьмой, он не может перебить дыхание жизни, но в силах сжать её в удушающих объятиях и перекрутить так, что прежней никогда не будет.
От стона-вскрика содрогаются все склянки на полках шкафов, но Конца Света не сбить с толку, пока не будет проведена последняя линия на подбородке.
Время летит так, что не угнаться. Кажется, скоро будет светать.
…Руки Конца Света подрагивают от напряжения. Если бы он не закончил секунду назад, то пальцы и ладони потекли бы расплавленным воском, потеряв все подобие человеческих конечностей.
Ябо тяжело дышит, хватая воздух ртом. Его… сложно теперь называть этим именем. Совсем не подходит. Ну никак.
– Что ты такое?
– хрипло спрашивает он.
Конец Света, пошатываясь, бредет к раковине. Включает воду и долго-долго вымывает руки. Вряд ли это помогает, но психологически легче.
– Это называется Лепщик, - все же выдыхает он.
– Мы лепим реальность так, как нужно.