Два с половиной человека
Шрифт:
Как запомнила и мальчика, напугавшего её в детстве. Теперь я не сомневался, в тот день что-то пошло не так и Максим Пелевин, сбежав от опекуна, выследил Маргариту. Насколько я смею предполагать, жил он в тех же “Соснах” или неподалёку.
Таким же образом, по моей теории, было совершено нападение на одноклассницу Маргариты. Позднее, мальчик, а точнее, уже молодой мужчина играл роль Тумановой, появляясь то там, то сям на публике и ловко скрываясь в толпе, принимая назад свой естественный облик.
Задумал ли он банальную месть, пусть и весьма изощрённым,
Потому что майор Власова была уверена, что я и сам брежу.
– Власов, ты закончил? – спрашивает она, громко захлопывая папку с делом. – Поехали по домам, тебе нужно выспаться.
– Сон для слабаков, Ангелин. Езжай, а я ещё раз перечитаю протоколы опросов сотрудников диспансера. Мне кажется, я видел у кого-то мужское имя, возможно, Пелевин выбрал именно его…
– Ярик, – тихо зовёт Ангелина. – Ты устал. Твой мозг уже не может перерабатывать информацию. Тебе нужно поспать, Ярослав.
– Гель, не сейчас! – срываясь, повышаю я голос. – Я не могу спать, просто не могу! Пока моя дочь в руках больного ублюдка… ну о каком отдыхе может идти речь?
– Ты ничем не поможешь ни ей, ни её матери, если помрёшь от нервного истощения.
– Я в норме.
– Власов, если ты прямо сейчас не поедешь домой, клянусь Богом, я пойду к полковнику и потребую твоего отстранения.
– Не посмеешь…
– Ещё как посмею! – усмехается она. Но в её глазах я вижу столько боли и сопереживания, что мне становится совсем невыносимо. – Ярослав, если ты угробишь себя в поисках дочери, у тебя никогда не будет времени насладиться жизнью рядом с ней. Одна ночь в нашей ситуации ничего не решит. А усугубить может. Если ты не будешь сконцентрирован при встрече с преступником, ты не только не защитишь девочку, но и погибнешь сам.
Как бы мне не хотелось признавать её правоту, а приходится. И я еду домой.
Стоит только голове упасть на подушку, как меня срубает крепкий сон. Я благодарю всех угодников за то, что темнота в этот раз не подбрасывает мучительных картинок сновидений.
Что-то жужжит, дребезжит, и я не сразу понимаю что. Царство морфея не торопится меня отпускать, но всё же, едва разлепив опухшие веки, я понимаю, что звук, вызывающий головную боль, всего лишь мой телефон.
– Да? – бросаю в трубку, едва свайпнув по экрану.
– Ярик… – тихо говорит Ангелина. Мне сразу не нравится её голос, и я напрягаюсь. – Ночью в первую городскую больницу поступила девочка. Предположительно, три – пять месяцев, волосы тёмные, шрамов и иных отметин на коже нет. Нашли на опушке леса на севере города. Тебе лучше приехать… Не знают, как оформлять…
– В каком она отделении? – спрашиваю, одеваясь на ходу.
– Ты не понял, Ярослав… – глухо говорит Ангелина. – Она поступила в морг.
Я опускаю телефон, тяжело сглатывая вязкий ком в горле. Хочется взвыть от этой невыносимой, удушающей боли.
– Власов,
– Я тут, – выдавливаю в ответ.
– Ты должен приехать и убедиться, что это не она.
– Ты права.
Отключаюсь и тихо опускаюсь на кровать. Пялюсь в потолок, не решаясь даже подумать, как мне придётся сказать Рите, что…
Не решаюсь заглянуть в то будущее, где мне придётся жить с пугающим знанием, что я не смог спасти собственного ребёнка.
С какой-то щемящей пустотой бросаю взгляд на крошечные пинетки, лежащие на прикроватной тумбочке, на двигатель, на напоминание, почему я должен, обязан вставать по утрам, превозмогая боль, и поднимаюсь.
Давай, Власов. Будь мужиком. Кроме тебя никто не сможет пойти и опознать этого ребёнка. Или не опознать. Но я боюсь надеяться. Я слишком часто стоял рядом с такими же родителями и, накинув маску равнодушия, разлагаясь внутри от ужаса, смотрел, как умирали их надежды. Гасли под гнётом обстоятельств. Безжалостных и безнадёжных.
Сегодня я сам такой родитель. Сегодня я должен пройти своё самое главное испытание. И я точно знаю – если это она, это сломает меня без единого шанса когда-либо снова стать цельным.
Геля вышагивает по дорожке у неприметного серого здания на задворках больницы.
– Готов? – заглядывает в мои глаза, тяжело вздыхая. – Знаю, что нет. И невозможно к этому подготовиться, но нам нужно знать наверняка…
– Идём.
В прохладной бетонной коробке длинного коридора без окон и дверей меня, напротив, кидает в жар. От духоты кружится голова, а перед глазами разлетаются в разные стороны чёрные круги. Меня бьёт озноб. Рубашка липнет к спине. Пот градом струится по лицу. А внутри… Пусто, глухо и безжизненно.
Единственный звук – звук наших шагов, разлетающийся по коридору, отражаясь от бетонных стен, выкрашенных зелёной краской, гулко звенит во мне. Словно я оболочка. Словно внутри совершенно ничего не осталось.
В мозгу бьётся мысль, как же это неправильно. Я не хочу находиться здесь. Просто не хочу. Сколько раз мне придётся пройти по этому коридору, разыскивая дочь? Сколько таких походов я смогу вынести, прежде чем моё сердце разорвёт от этой нечеловеческой боли, разрывающей на части? А Рита? Каково мне будет раз за разом наблюдать, как ломается она?
Перед неприметной дверью я притормаживаю, замедляюсь, чтобы сделать несколько рваных вдохов.
Резко выпускаю воздух из лёгких и вхожу в помещение с тусклым светом. А оттуда патологоанатом проводит нас в холодильник – холодную комнатушку с белоснежным кафелем повсюду. Яркий свет слепит, и я щурюсь, быстро смаргивая набежавшие с темноты слёзы.
На высоком столе из хромированной стали, под белой простыней лежит небольшое тельце.
На миг закрываю глаза, набираясь сил – если к такому вообще можно подготовиться, быстрым шагом пересекаю оставшееся пространство и откидываю край простыни.