Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Коба замолк. Гурджиев был достаточно лоялен к прямолинейности семинарского товарища, но был достаточно груб и самодоволен, чтобы молча уйти, если тема разговора или действий убегала не в том русле. Молчание затянулось приблизительно на минуту.
– Хочешь, я предскажу тебе твою судьбу? – вдруг спросил Гурджиев, вновь пытливо всматриваясь в глаза друга. Коба ответил ему недоверчивым и даже в какой-то мере снисходительным взглядом. “Бедняга, так верит в эту околесицу...” – подумал он.
– А сможешь? – проговорил большевик, наклонив голову.
– А не боишься?
Коба
– Только не на кофейной гуще, – предупредил он. – Любая бредовая крайность, кроме этой.
– Нет-нет, ты же материалист, значит, для тебя только точная наука. Вычисление по дате рождения может сказать о человеке и его фатуме абсолютно всё, – заверил оккультист, подмигнув. – Итак, у тебя числа “ноль”, “шесть”, “один”, “два”...
Проведя некоторые манипуляции и вычисления веткой на снегу, в то в один ряд, то по диагонали несколько цифр, Гурджиев вынес вердикт.
– Сожалею, Иосиф, но вышло, что твоё число – “шестёрка”, – колдун обвёл самую крупную “6”.
– Почему “сожалеешь”? Это плохо? – недоумевал Коба, вглядываясь в цифру на снегу.
– Отнюдь, не бывает плохих чисел, но... Сам понимаешь, кто такие “шестёрки”. Весь смысл в этом определении. Ты на всю жизнь останешься на побегушках у Вождей, сначала у Ленина, потом у Троцкого, уйдёшь в безызвестности. “Шестёрок” не ждёт великая судьба, – вновь воцарилось молчание. – Извини, я хотел помочь, а врать я не могу. Потом бы меня проклинал.
Коба тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу. Ко всяческим предсказаниям он относился предвзято, с недоверием, но на душе было невообразимо тяжело. Хотелось было обвинить Егора в лицемерии, лжи, богоправстве, но обострять отношения не стал. Гурджиев же не виноват, что вышло именно так.
– Ну а изменить это число никак нельзя? – неожиданно для самого себя спросил революционер, заботливая отряхивая плечи мага от мокрого снега, которой ближе к вечеру только усиливался.
– Можно, – подумав, ответил Гурджиев. – Только для этого нужно изменить дату своего рождения. В сумме всех чисел должно получится определённое число. Если ты очень хочешь того, то можешь... рискнуть.
– Я готов! – тут же воскликнул Коба, ничуть не сомневаясь.
– Да уж, видно, что ты истинный революционер, – пробубнил оккультист. – Какое число ты бы хотел?
– А какое может в корне поменять мою жизнь?
– Ну-с, – Гурджиев подпёр кулаком подбородок, – лидерское будущее и начало предвещают “единицы”, но они эгоистичны и самовлюблённы. Они быстро сходят со своей позиции. Число должно быть гармоничным, чётным, парным. “Два” – единицы в сумме, “четыре” – двойки в сумме и квадрате, “восемь” – две четвёрки. Вот, скажем, из этих трёх чисел можешь выбирать. Будет даже лучше, если в сумме будет получатся одно, а две других будут фигурировать слагаемыми. Ты понял, как считать?
Колдун передал Кобе ветку. Большевик долго вглядывался в вычисление Егора, затем на обведённую шестёрку, которую быстро занесло свежим, падающим снежком. На том же месте, Коба начал проводить экспериментальную подборку
Зимними вечерами темнело очень рано. На город опустилась мгла, хоть выколи глаза. Благо, что на аллее, совсем недалеко от скамейки, стали зажигаться фонари.
Спустя час у них вышло ” 21 12”. Коба не хотел менять месяц – уж точно все знали, что родился он именно в декабре, а вот число “21'' было зеркальным. Красиво и символично. “Двадцать первое декабря”. Но вот беда – не совпадал год. В сумме выходило снова проклятое число “3”. Коба рассердился и вместо “1878'' написал “1879”.
– “Четыре”. Теперь ты доволен?
Коба кивнул.
– Только никто об этом не должен знать, – тихо, но железно прошипел большевик.
– Разумеется, – кивнул Гурджиев, вставая с лавки, разминая затёкшие руки. – Тогда... Жди меня через четырнадцать дней на твоё тридцативосьмилетие. Надо же, а ты чертовски верно поступил, – вдруг сказал он скорее сам себе, чем Кобе. – Каббала права: самый младший – точный лидер.
– О чём это ты толкуешь? – с раздражением спросил большевик. Уже не раз он слышал странные слова от Егора в семинарии, от Дзержинского, но непонимание его убивало.
– Да так. Просто ты ведь теперь моложе Троцкого. Знаешь, всем известно, что у него день рождения было в революцию. Ни у кого не возникло подозрений, кто будет вторым Вождём после Ленина – ни у кого... Ну всё, прощай, мой друг, – Гурджиев приподнял шляпу в знак прощания, обнажив свою лысину и, развернувшись, неспешно отправился вдоль улицы, что-то упорно и эмоционально бормоча про себя.
Пелена прозрачного, словно дымка, морозного тумана опустилась на Неву, которая покрылась непробиваемой ледяной бронёй. На небе загорелись звёзды, а месяц стоял точно над шпилем Петропавловской крепости. Крупные, словно хлопья снежинки, подхваченные ветром, хаотично падали на темную мостовую, на дорогу, на набережную, и мгновенно – светлым огромным одеялом снега покрыли Петроград.
Извозчики в этой полутьме предпочли закончить свой рабочий день пораньше и уже не слышно было даже за версту цоканье лошадиных копыт по рыхлому белому снежку. Из-за этого Кобе пришлось идти домой пешком.
“Долгий вышел день, – подумал большевик, закуривая трубку. – Слишком протяжённый”. Лишь по его окончанию Коба заметил, как сильно устал. Рутина, бумаги и распри разношёрстных товарищей-коллег высасывали всю энергию, как чёрная дыра. Неудивительно, что сил на политическое и моральное противостояние Троцкому не оставалось. Коба даже думал, что Ленин нарочно загромождает его канцелярской работой, давая фору товарищу наркоминделу в реализации его практических политических планов. Некогда, видимо, Ильичу смеяться на то, как тявкают друг на друга два лучших его работника. Сам теперь тявкает. Коба хоть и воздержался на голосовании за Брестский мир, но ему было очень интересно узнать, чья правда всё-таки победит, и, взяв пример с оппортунистов, подстроится под доминантную колею.