Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
Виктория помчалась к лифту, Сергей забеспокоился и побежал за ней.
– Вы что так испуганны? Он же здесь в ПОЛНОЙ безопасности! – передразнил Серж Викторию, которая побледнела как смерть. Она, ничего не отвечая, кинулась к столовой, где в это время Михаил преспокойно знакомился с ребятами.
– …да вот такой у нас случай был: Была зима. Одна из наших сотрудниц была в отпуске. Ну, и конечно же ей приходилось ходить в магазин. Пальто длинное, в магазине его снимать не нужно и юбка вроде как и не нужна, одеваешь теплые колготки и идешь. И так и ходила она весь отпуск. А когда отпуск закончился, она пошла
– Ага. Вон все до сих пор смеются, когда про это вспоминают, – добавил Костя, давясь чаем, который пил через трубочку для коктейля.
– Остается надеяться, что начальник подумал, что это были бриджи, а не колготки, – засмеялась Катя. Мише было весело как никогда.
– Забавно тут у вас. Никаких бед и конкурентов, – вздохнул Миша, растягиваясь на стуле. Ребята переглянулись.
– Вообще то конкуренты есть… – начала Катя, но Гриша перебил её.
– Ты про орден «наноЕдинороссов»? Да уж… Конкуренты – мягко сказано. Один их синюшный итальянец чего стоит… Брр. Не люблю об этом думать.
Миша недоумевал. Он выпрямился.
– Синюшный? Я не понял…
Смех затих. Наступила такая мрачная пауза, что парню стало не по себе, будто он затронул какую-то запрещенную тему.
– Это очень жестокие люди. Они – фашисты, хотят воздвигнуть в России монархию. Да как вообще люди могут быть фашистами, когда их предводитель не русский?! Странные люди… и страшные… – осторожно сказала Катя. – Говорят, они и причастны ко всем бедам в России. А итальянец за всем этим стоит.
– Я видел его… – проговорил Костя. – Странный тип, Катюха права… Но по-русски шпарит как на родном… Ходят слухи, что они убили нашего архивариуса и ищут других его родственников. Не знаю как вы, а я бы, наверное, сдал бы их, если бы был в опасности наш штаб.
– Они хотят монархию? Фашисты? Ищут... – Михаил ужаснулся. Так вот почему Вика хотела, чтобы он ни с кем не разговаривал! Вот почему держит его в подвале архива – там, куда никто не заходит! И тут двери столовой открылись. Это была Виктория.
====== Глава 14. Конкурент ======
Весенние дни в Петрограде радовали глаз. Май всё же самый прекрасный месяц из всех, не перестаю восхищаться этой красотой, благоуханием природы, когда окончательно проходит оттепель, ещё не жарко как в июне и уже не холодно. Мир проснулся от долгого зимнего сна, всё расцветает, поёт – свобода, романтика, ощущается прибытие скорого лета, работать в такой обстановке просто невозможно. Кажется, можно целую вечность проваляться на подмостке около особняка Кшесинской, закрыв глаза, и совершенно ни о чём не думать, пока так приветливо светит солнце и дует легкий прохладный свежий ветер…
– Коба пора, пойдём, пора уже... – откуда-то раздался голос Каменева. Как же потом открыть глаза и знать, что пора работать: идти в душный особняк, когда не помогают даже настежь распахнутые окна… А вдохновения при такой погоде хоть отбавляй, можно в одну минуту экспромт восьмистрофный сочинить... четырехстопным
– Лёв, ну разве не отвратительно, когда преспокойно отбываешь свой перерыв в такое чудное время, и при этом тебя тревожат мыслью о срочной работе. – протянул Коба, зевая. Лев сидел рядом и рассматривал «особенности архитектуры дворца», украдкой косясь на товарища.
– На тебя это не похоже. Неужели снова на стихи потянуло? Весна, романтика и тому подобное? Неужели кто-то сумел растопить твое «стальное» сердце? – с усмешкой спросил Каменев.
– Майское солнышко… – мрачно ответил Коба. Улыбка растянулась на лице Льва.
– Ты же весь апрель весну проклинал. Пушкина цитировал: «Весна, весна, пора любви, как тяжко мне твое явленье». Можешь не стараться – не в солнышке дело, – хитрым голосом сказал он. Коба сурово посмотрел исподлобья на Каменева.
– Ну да. Не отошёл от демонстрации первого числа, вот и всё. Было красиво… – отвлеченно ответил Коба, задумчиво смотря на облака.
– Сосо, кого ты пытаешься обмануть? Сколько уже от первого прошло времени? Когда я с Олей в Париже познакомился, так же на небо смотрел и делать ничего не хотелось. Ах, Париж… – мечтательно проговорил Лев. Коба снова покосился на Льва.
– То же мне, Париж… Да и вы с Олей очень мило смотритесь. И ещё – не называй меня Сосо! – серьёзным голосом процедил Коба. Лев облокотился на стенку особняка.
– Коба, Коба… От себя не убежишь. Что ты влюблён – ежу понятно. И от себя добавлю: женись, а то сколько уже можно в холостяках ходить. Ты мне лучше скажи: кто эта леди… кхм, то есть девушка? – поправил себя Лёва, потому что Коба не переносил буржуазных слов. Он молчал.
– Неужели это Наденька Аллилуева? – потрясённо спросил Лев. Коба встрепенулся, его темные глаза отчаянно забегали.
– Может, пойдём уже… А то перерыв прошёл, – воскликнул Коба, встав с подмостка.
– Нет ты мне скажи – это она или нет…
– Потом, пошли, пошли быстрее, – затараторил Коба, сталкивая Лёву с подмостка на землю. – А то Зиновьев снова на нас будет ворчать.
Но Лев без боя сдаваться не хотел.
– А с каких это пор тебя начало волновать мнение Зиновьева? Тем более, бузит он только на тебя одного.
– О чём ты говоришь, я глубоко уважаю Григория Евсеевича – подхалима нашего любимого. К тому же после того, как нас троих назначили в управление Бюро ЦК, я просто души в нем не чаю. А на тебя он не бузит, потому что он тебе симпатизирует: во всем с тобой соглашается… – усмехнулся Коба, мягко подталкивая обеими руками в спину Льва в сторону входа.
– Хватит, Коба, я сам дойти могу! Ты так говоришь будто не рад, что теперь с Лениным напрямую работать придется. Ты же этого и ждал! И не нагнетай на Григория, сам-то будто не прислуживался никогда Ильичу, – с улыбкой возразил Каменев.
– Ну, ты подумай, когда-то уточнил ему, который час, – с ноткой обиды сказал Коба.
– Да. Один из ста пятидесяти на собрании, да еще закрыл рот Григорию, у которого часы точнее. Спору нет – ты лучший его часовой, без конкурентов… Постой! – Каменев резко остановился и Коба чуть не налетел на него. – Смотри-ка, это же Владимир Ильич.