Двадцать и двадцать один. Наивность

Das_Leben

Это исключение и послужило медленному развалу СССР. А Коба молодец, выбился в люди, «из грязи в князи». Вот кто был по-настоящему жесток. Отец рано ушёл из семьи, мать еле тянула сына, мечтая, чтобы тот стал священником. Понять человека сложно, пока не окажешься на его месте, а когда на революционный путь толкает желание узнать правду вместо лжи, которую каждый день втирают тебе в мозги! И сколько Коба сидел, сколько раз бежал, причем его ни разу не ловили, и всё ради чего: ради искренней преданности и любви к революции. Потом он женился, потом жена умерла от болезни… У Кобы остался сын, который воспитывался с бабушкой, пока отец посвящает жизнь всё той же революции. У всех революционеров детское сознание: ясные мечты – они

знают, чего хотят и всеми доступными средствами хотят воплотить их в реальность.

Вернёмся, пожалуй, к Феликсу: спустя какое-то время он за пропаганду попадает в Ковенскую тюрьму, где пробыл почти год. Потом на три года выслан в Вятскую губернию. Там бесстрашно он продолжает вести пропаганду среди рабочих, а в 1899 году он бежал в Вильно. Феликс становится профессиональным революционером, но был минус: его ненавидел почти весь город, в котором он жил. Но Феликс не сдавался, к одиночеству он привык, а по храбрости ему среди товарищей не было равных. Однако ему всё же нужна была поддержка, долго гнёт людей продолжаться не мог, рано или поздно они бы его точно убили, и всё, казалось, шло к этому концу, пока он не встретил её… Розу Люксембург: легендарную революционерку того времени.

Он впервые увидел Розу на митинге во время её выступления на тему национального вопроса – она вела борьбу с антисемитизмом, яростно агитировала народ против всякого национализма. Таких неравнодушных к судьбе своей страны женщин в наше время совсем не осталось… Да и тогда женщин-революционеров было не так много, а Роза была не только смелой и умной, но при этом крайне обаятельной и очаровательной. Как отмечал Рольф Шнайдер, исследователь жизни Розы Люксембург, «можно сказать, что судьба обездолила её трижды: как женщину в обществе, где главенствуют мужчины, как еврейку в антисемитском окружении и как калеку. Она была слишком маленького роста, хромала, видимо, вследствие врожденного дефекта. Её голова была великовата для маленького тела. Все эти физические недостатки она пыталась скрыть, нося длинные просторные платья и шляпы с широкими полями…

Феликс поддержал Розу в национальном вопросе, стал её последователем. Более того, он очень сильно восхищался и восторгался ею, как когда то восхищался Богом. Ай-яй–яй, я вижу непотребный блеск в твоих глазах...

– Ну, у них было... что-то?

– Ничего нового я от тебя не надеялась услышать. Снова пошлость, гадость какая! Не знаю, было или нет, это вообще не важно! Не этим они в друг друге увлеклись – взаимное чувство революции и антинационализма были гораздо сильнее, чем какая-то физическая симпатия. Пойми ты, тупая башка, что при общении с человеком противоположного пола, да и не только главным критерием может быть духовное импонирование, общие интересы, когда приятно друг с другом общаться, очень редко когда бывает приятно молчать – это уже высшая степень товарищества. В дружбу Феликс не верил, мало кому доверял. По своему характеру он был интровертом – замкнутый, мрачный, но прямолинейный, целеустремлённый, мог при надобности выразить своё недовольство. Но с Розой он всегда соглашался… «Без вас хочу сказать вам много, при вас я слушать вас хочу; но молча, вы глядите строго, и я в смущении молчу…».

– Красиво… – вздохнул Миша. Ему нравилось разговаривать на такую тему. – Тоже твои?

– Это Лермонтов, чудила, – улыбнулась Виктория. – Но за революционную деятельность была положена тюрьма…

...Какой ужас пережил Феликс там, никому не известно. Понимание того, что сегодня, возможно, твоя жизнь закончиться, стало привычным. Он становился невольным свидетелем смерти своих сокамерников, когда они болтались на виселице, их предсмертные вопли раздирали на куски сердце. Его мучили неистовые головные боли, он не мог спать сутками, глядя пустыми глазами в потолок, и чтобы окончательно не сойти с ума, думал и думал. Как в романе «Граф Монте-Кристо» Феликса посещали разные мысли: о

мести, о суициде, об отчаянии и одиночестве. Ко всему этому Феликс со временем привык, но положиться на высшие силы он не мог. Но отречение от Бога совсем не значит отречение от мистики. Феликс увлекался ей ещё с большей яростью, я бы сказала, с сатанической яростью…

– Слушай, на календаре написано «Орёл»… Почему именно этот город? Или это не город?

– Нет, тут имеется ввиду название города. Потому что он там отбывал срок. В 1914 году его приговорили к очередным годам заключения в Орловском Централе. О, это была одна из самых жутких тюрем страны! Мастерские Орловского централа снабжали все тюрьмы России ножными кандалами и наручными цепями. Эта тюрьма отличалась невероятно жестокими условиями содержания, которые приводили к массовым заболеваниям, высокой смертности и самоубийствам каторжан. Для Феликса заключение в Орловском централе стало просто шоком. Эти годы тянулись вечно, а сам город он называл «городом Ада». В одном из писем он писал: «То, что вам известно стало насчёт наших условий, всё это правда. Эти условия попросту невозможны. Последствиями их является то, что каждый день кого-нибудь вывозят отсюда… в гробу. Из нашей категории умерло уже 5 человек в течение последних 6 недель — все от чахотки». Мда, это были самые запоминающиеся годы тюремного заключения для Феликса и самые ужасные. Потом уже товарищи по партии значили его «Орловцем», вроде бы в шутку, но можно считать Орёл его вторым домом

– Родиной «Железного» Феликса. Возможно, в будущем, когда Феликс возглавлял ВЧК, он был благодарен опыту годов, полученных в Орловском централе, и хоть Феликс и заявлял, что не любит поэзию, но судя по его изложению текста и речи он был очень начитан, а Орёл, как известно, Родина Тургенева, Лескова, Бунина, третья культурная столица России, после Питера и Перми.

Спустя эти три года почти сразу же Феликс приговаривается к шести годам заключения, но уже в Москве, потому что испытания Орловского централа он с блеском преодолел. Так могло продолжаться вечно, если бы… не Февральская революция, которая и освободила Феликса, и тот, как тогда Коба с Каменевым, помчался в Петроград… Ну, а там всё по нашему пройденному сценарию.

– А чем Феликс в 1917 году занимался?

– Ну, объективно Феликс был агитатором и террористом. Сейчас сразу и не вспомнить всего того, что поручал ему Ильич, но могу сказать одно: в скором будущем, или, как точнее, в прошлом он появится. Ну всё, на сегодня с меня хватит ораторствовать! Сколько там времени… – Виктория потянулась в карман джинсов за мобильником. – Oh my God! Я опаздываю! Почему я не догадалось поставить таймер на четыре? Просидела тут с тобой… Ай, ай, Миш, я должна кое-куда немедля отбыть, надеюсь, тебя не затруднит Шелдона накормить? – наигранным кокетливым голосом произнесла девушка, упорхнув в коридор.

Миша с недоумением и непониманием смотрел ей вслед, поражаясь мгновенной перемене её настроения: только пол часа назад она неистово кричала на его, а теперь совершенно спокойно и умиротворенно бегала по квартире, собирая какие-то вещи.

– А чем его кормить-то? – нехотя спросил парень.

– На кухне найдешь в шкафах яблоки, морковку порезанные. Вообще, что найдёшь из овощей, то ему и дай.

– Крыса-вегетарианец… ужас.

– Как и я, каждую весну мы с ним придерживаемся здорового питания.

Миша не поверил своим ушам. Он просто не признавал вегетарианство абсолютно так же как и однополые браки.

– Чего? И ты туда же? Писец какой-то! Ты – революционерка, жаждущая мести и справедливости, защищаешь маленьких животных? Специально их мясо не ешь в знак протеста, это же идиотизм!

Виктория, натягивая куртку и шапку, пригрозила Мише:

– Что б ты знал, я люблю мясо! И я – диссидентка понял? Па-ци-фист-ка!!! А так как через две недели пост начинается, я заранее подготавливаю организм…