Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Фи, шельма, иди ко всем капиталистам, – и Троцкий разжал кулак с рукавом Зиновьева, и Григорий отлетел далеко в сторону, так как изо всех сил тянул на себя свой рукав.
– Слушай, ты, Лев!..
– А ты прав!
– Товарищи, я прошу заткнуться вас обоих! – настойчиво заявил Каменев. – Григорий, возникает такое ощущение, будто тебе пять лет.
– Почему будто? – сквозь зубы иронизировал Троцкий, за что Каменев дёрнул рукав. – Всё, всё, не буду уподобляться типичным троглодитам.
– Типичным тро… кому?
– Григорий, если я тебе объясню,
– Смотря кто твои эти троглодиты.
– Цыц, вот они, – сказал Каменев, глядя на огромную толпу, которая окружила Таврический дворец.
Время незаметно для всех близилось к полудню: была дикая жара – солнце палило так, что некоторые падали в обморок от солнечных ударов. Однако самой толпе, казалось, было всё равно. Она громкими восклицаниями заглушала выстрелы из блестящих оружий: не было видно и свободного метра асфальта – всё заполонили демонстранты.
– Надо найти Раскольникова! – смело провозгласил Зиновьев, направляясь в глубь толпы. Каменев нехотя взглянул на масштабы митингующей массы и с огромной неохотой пошёл за Зиновьевым.
– Мне наверняка разобьют пенсне, – пожаловался он.
– Очки нужно носить, милейший, – с укором прокомментировал Троцкий. – Итак, нам надо взяться за руки, чтобы не потеряться.
Спустя несколько мгновений толпа, словно атомная бомба, разорвалась в криках и возмущениях. Все увидели, как из Таврического дворца матросы кого-то выводили, вернее, волокли, так как задержанный практически не передвигал ногами.
– Господа! Товарищи матросы, вы меня явно с кем-то перепутали.
– Шагай, Переверзев! – рявкнули на человека матросы, толкая по ступенькам к машине.
– Я не Переверзев! Я Чернов – министр земледелия. Вы ошиблись.
– Ну и что? Где наша земля, Чернов? Обещали же, что землю народу раздадите!
– Поверьте, граждане-матросы, наша программа как раз направлена на это. Резолюция, принятая в прошлом месяце поддерживает данный курс! – оправдывался Чернов. Он был смертельно бледен, словно мел, дрожали руки.
– Ну, и где этот ваш курс?
– Врёт он всё!
– Прошу, товарищи, будьте благоразумнее… – попытались вмешаться другие члены исполнительного комитета, за что получили изрядное количество тумаков прикладами ружей от матросов. Чернова, предварительно поколотив, тем самым разорвав пиджак, хотели запихнуть в автомобиль.
– Что вы делаете? Отпустите меня! Я представитель власти…
– Мы тебя не отпустим, Чернов, пока Совет не возьмет власть!
– Это не в моей компетенции… – не успел договорить бедный Чернов, так как один из матросов больно ударил его по челюсти.
– Вези его на эшафот!
– Вы… обезумели… – еле переводя дыхание, пытался сопротивляться Чернов. Рабочий сунул кулак ему под нос.
– На, бери власть, коли дают!
Митингующие грозно рассыпались в поддержку матросов, несутся всевозможные крики и упреки, вроде требования сейчас же раздать землю народу.
– Вандалы, – выдохнул Каменев. – Они же убьют его.
– Да, убьют. Имеют право, – ответил
– Гриша, если они расстреляют Чернова, то нам придётся расплачиваться не только за восстание, но и за его смерть!
Зиновьев побелел, схватил Каменева за плечи и затряс.
– Нельзя этого допустить! Если нас вдруг арестуют, то из тюрьмы живыми не вернёмся! Ужас, они его почти посадили в машину.
– Без паники! Надо им… как-то помешать! Думай, Гриша. Лёва, что ты думаешь…Лёва? Где Троцкий?!
Каменев обернулся вокруг себя, и увидел, что Троцкий рванул к автомобилю, и одним прыжком запрыгнул на капот, чем привлек на свою персону внимание всех митингующих.
– Товарищи кронштадтцы, краса и гордость русской революции! Я убежден, что никто не омрачит нашего сегодняшнего праздника, нашего торжественного смотра сил революции ненужными арестами. Кто тут за насилие, пусть поднимет руку!
Толпа мгновенно погрузилась в тишину. Все, открыв рты, в том числе Зиновьев и Каменев, заворожено смотрели на Троцкого, который гордо закинув голову назад, выступал со своей торжественной речью.
– Говорит, как дышит… – зачарованно выдохнул Каменев, не отрывая глаз от Троцкого. – Как у него это получается?
– Стыдно признаться, но ты прав, – откликнулся сентиментальный Зиновьев.
Речь Троцкого произвела неизгладимое впечатление на всю толпу: интонация таинственного, возвышающаяся над всеми голоса, заставляла внимать каждое слово, заворожено затаив дыхание, словно боясь упустить трепетную и нежную, словно крылышки летящей к сияющему небу бабочки, истинную суть величественных и триумфальных эпитетов, произнесённых с такой притягательной эмоциональной патетичностью и личным внутренним обаянием оратора, сводящих с ума миллионы и те, словно загипнотизированные, забыв заботы своей печальной и никчемной жизни, стремящихся её абсолютно изменить, идут за ним, словно фанатики, ради одного его прелестного голоса, очаровавший и покоривший почти весь мир. Все понимали: у незабвенного великого Ленина есть достойный конкурент – Троцкий, но будучи теперь в одной команде, только они вдвоем могли весь мир завоевать, словно белое и чёрное, вечно конкурирующие стихии теперь заодно. Проигрыша быть не должно – это понимали все, и даже те, кто недооценивал Троцкого, и Коба тоже.
Он отлично понимал, что Ленин без Троцкого так же обречён на фиаско, как и Троцкий без Ленина, и как-либо противостоять их единению неразумно и бесполезно. Даже Коба понимал, что ещё не достиг уровня Троцкого, тайна которого была не только в магическом голосе и врождённом шарме его обладателя.
Он бросил пронзительный взгляд на группу матросов, окруживших бедного министра земледелия и исполненный величия произнёс:
– Товарищ Чернов, вы свободны!
И словно по щелчку толпа вышла из оцепенения. Матросы недовольно расступились, а Троцкий, словно орёл, слетел с капота, схватив опешившего Чернова и утаскивая его из толпы к Зиновьеву и Каменеву.