Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Шелдон? А как же твой хвалёный патриотизм?
– Мне надо было его Иваном назвать, что ли? Патриотизм не в этом заключается. Завтра продолжишь от 6 июня… и… твой сок на кухне, если что.
Миша так и не решился спросить у Виктории а запертой комнате. Во-первых, она спросит, какое его дело, и во-вторых, узнает, что тот топтался по её квартире и чего доброго запрёт его навеки в подвале штаба. «Как говориться: меньше знаешь, крепче спишь», – подумал юноша и вскоре крепко уснул.
Шёл четвёртый день Всероссийского Съезда в Петрограде. Погода была не лётная: предгрозовая, ветреная, небо было застелено серыми облаками так, что лучи солнца не проглядывали вовсе. «Архиотвратительное ненастье», – при любой возможности повторял
И теперь же все делегаты были более насторожены, но всё менее вслушивались в речи своих коллег. Исход, как и предполагал Каменев, всем уже был ясен, основная борьба проходила между меньшевиками и эсерами. Ленинцы, так же как и их лидер сидели на задних рядах, по очереди зевали, некоторые даже наглым образом вытягивали ноги к передним спинкам стульев, на что порой слышали возмущения в основном от эсеров, меньшевики пока помалкивали, затаив дыхание, внимали речь одного из своих.
Единственные, кто как-то делали вид, что им интересно слушать выступления делегатов, были Коба и Ильич. И если Кобе по долгу службы приходилось взаправду слушать речи меньшевиков и эсеров, частично их записывать, то Ильич лишь делал вид, не более, а сам думал о другом и важном. Этот вопрос и предстояло обсудить большевиками вечером после очередного дня съезда.
– Что же будет вещать нам Ильич сегодня… – нараспев задал риторический вопрос товарищам Зиновьев, чтобы разбавить долгое молчание. А риторический потому, что сам Зиновьев (вместе с Каменевым, естественно) могли догадывался об истинной теме совещания. Коба был хмур, за эти дни он сильно устал, да после внезапного диалога со Львом Троцким он особенно помрачнел: ни с кем не разговаривал, сидел и упорно готовил «Специальный выпуск Правды», посвящённый съезду.
Каменев сетовал на своё зрение ещё долго, вслух вспоминал о своей рассеянности и забывчивости, которые у славного революционера не должны быть, чем сильно доконал коллег. Зиновьев был как ни в чём не бывало: после прекрасной речи, в том же бодрствующем духе, в том же настроении, он искренне пытался понять причину всеобщей хандры. Но вернёмся к Кобе. После разговора с Троцким он задумался: Ленин обсуждает его со Львом, к тому же обсуждает не в лучшем свете. А если два пускай и бывших врага обсуждают простого рядового революционера–большевика, значит, они за такое короткое время успели спеться уже на более высоких октавах. Между делом Коба пытался осторожными фразами выяснить у Каменева и Зиновьева о чём ещё разговаривают Ленин с Троцким, но те либо не отвечали, как и сделал Зиновьев, либо переводили тему, как перевёл её Каменев на своё пенсне. То, что они ничего не знали, и поэтому им досаждала эта тема, Коба догадался сразу, и он решил не рассказывать им о его диалоге с Троцким. И вот уже под вечер большевики собрались в главном зале дворца Кшесинской. Многие совершенно не знали о цели созыва собрания, спрашивали друг у друга. Коба тоже не знал, но ни у кого ничего узнавать он не стал, потому что сейчас Ильич сам всё им расскажет. Тот был немного взволнован, хотя со стороны это было никак не заметно.
– Товарищи, прекратите разговорчики, понимаю, вам не терпится узнать причину нашего собрания…
– Скорее нам не терпится всё выяснить и пойти по домам, – перебил Ильича большевик Яков Свердлов. Остальные междометиями и кивками поддержали его слова.
– И это тоже, поэтому прошу заткнуться и послушать меня, – обратился Ленин,
По залу прокатилась секундная волна обсуждений, после чего последовали массовые выкрики:
– Потому что там обсуждается то, что никому не сдалось и никому не надо! – заявил Рыков.
– Потому что говорят одни меньшевики и эсеры! – пожаловался Зиновьев. – Из нас сегодня выступал только я, а от меньшевиков аж пятеро.
– Потому что там скучно…
– Там не кормят, а обещали!
– Потому что и так уже всё понятно, – негромко проговорил Коба и неким чудом среди такого шума Ильич его услышал.
– Да, товарищ Сталин! Он абсолютно прав, друзья! Всё уже понятно! Разве вы не видите, что Керенский уже всё решил! Резолюция уже принята, и она, увы, не наша…
После таких слов Ильича, уже весь зал тонул в самых скверных возмущениях.
– Как уже принята? До конца съезда ещё две недели! – возразил Рыков, непонимающе кивая головой.
– А вот так. Не надо в этом сомневаться, резолюцию меньшевиков приняли ещё весной.
– А съезд тогда зачем был нужен?!
– Съезд – это лишь прикрытие. Всё было решено без нас Керенским и его свитой.
– Беспредел! – заявил Калинин.
– Снова беззаконие?
– Так чем тогда Временное правительство лучше царя?
– Спокойнее, товарищи! – прикрикнул Ильич и продолжил: – Кроме того, Керенский принял такие законы о Военной организации, что это…
– Беспредел!
– Да, товарищ Калинин. Можно сказать, что у нас в войсках происходит некое брожение. Долго оно так не протянет!
– Брожение? Интересное сравнение… – сказал Каменев. – И что вы предлагаете, чтобы это «брожение» остановить?
– Остановить? Нет, товарищ Каменев, вы меня не поняли. Я предлагаю поступить наоборот.
– К чему вы клоните, Владимир Ильич? – непонимающе спросил Каменев, переглянувшись с Зиновьевым. Ленин сделал выжидающую паузу, чтобы большевики замолчали, и торжественно сказал:
– Товарищи, нам нужно, нет, необходимо организовать восстание! Не просто восстание, а вооруженную демонстрацию против Временного правительства! Мы должны показать единение солдат и пролетария. Это последняя стадия: если не мы Керенского, то Керенский нас: одурачит народ, обезвредит солдат, уничтожит всю армию. Хотелось бы от вас услышать более полные серьёзные мнения и предложения.
Ильич затаил дыхание, ждал высказываний товарищей. Но мнение некоторых товарищей разошлись.
– Всё это, конечно, верно, Владимир Ильич, но я признаю только общую демонстрацию солдат и рабочих. Вопрос в том, есть ли у рабочей массы такое настроение, которое толкнет ее на улицу? В массе что-то нарастает, можно сказать, что есть перелом настроения в нашу пользу.
– Товарищ Володарский прав. Нам нельзя ждать нападений, мы должны сами объявить наступление и положить конец выпадам против нас буржуазии. Во избежание конфликтов, демонстрация должна быть мирная, – на слове «мирная» большевик Иванов на секунду остановился. – Если против мирной демонстрации выступит вооруженная сила, то только в таком случае необходимо взяться за оружие. Масса солдатская недовольна приказами Керенского, рабочих волнуют локауты и другое. Настроение, безусловно, в пользу мирной демонстрации, – закончил он. С тем же согласился и большевик Залуцкий:
– Если бы демонстрация вышла импозантная, то это было бы очень полезно нам. В настоящее время замечается стремление к замораживанию революции. Разве я не прав?
– Правы, товарищ Залуцкий, продолжайте...
– Так вот. Демонстрация могла бы послужить средством всколыхнуть настроение и этим она приобрела бы международное значение. Одним рабочим демонстрировать рискованно, а раз солдаты рвутся на демонстрацию, то устроить демонстрацию необходимо. Такая демонстрация еще раз подтвердит единение между рабочими и солдатами. При решении вопроса о демонстрации нельзя руководствоваться внешним впечатлением, надо знать решение масс. Демонстрация, безусловно, должна быть мирной...