Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Да вы буквально прижали меня к стенке, – ухмыльнулась Виктория. – И почему такие смелые подозрения?
– То, что вы владеете НЛП, мне ещё месяц назад стало понятно. Такая незаметная, но действенная техника манипуляции используется только агентами или шпионами мирового уровня. Писать двумя руками умеете. О вас я знаю только то, что вы якобы учились в институте культуры на актрису. Возможно, там вас и научили мерить маски.
– Значит, по вашим словам, я британский агент, присланная в эту страну, чтобы посредством переворота развалить её? Мне британский генштаб дал взятку, и я вербую людей и пропагандирую идею революции. Так? Ну, вы меня, конечно, завысили. Прям до Ленинского
– Всё идет именно к этому. И историю вы, поэтому изучаете, дабы не допустить промахов при повторном перевороте. Что вас может выдать, так это имя.
– А кто сказал, что у меня настоящее имя? Кстати, – Виктория из под самого низа листов и папок достала тёмную книжку с кожаным переплётом и протянула Орлову. – Ежедневник вашего отца. Я не заглядывала, не имею права. Есть ещё несколько документов по поводу завещания, но их я верну вам потом. Николай Тимофеевич мог делать в нём какие-либо заметки по работе, поэтому прошу вас беречь его.
– Я знал, что он тут, в последний наш разговор он упоминал про номер адвоката, говорил, что тот может помочь нам… – печально проговорил Сергей, отворачиваясь от окна. – Теперь он ни к чему.
– Постойте... – одёрнула его девушка. – Вы взрослый и совсем не глупый человек, вы же прекрасно понимаете, что попав в круговорот событий запрещенной организации, пусть и не по своей воле, вы будете обязаны вступить в неё. Вы знаете куда больше, чем положено обычному человеку, вы знаете местонахождение штаба. Вам придётся принять звание и концепцию «интернационера».
– С какой стати? – Сергей медлённо развернулся. Слово «интернационер» вызвало у него в душе не понятие и негодование.
– Я не Зиновьев и Каменев,- отвечала она. – Я уговаривать не буду. Вы ценности-то представляете только благодаря знанию того, чего не положено.
– А если не вступлю добровольно, что же вы сделаете? – «Чекист Серго» угрожающе навис над «Британским агентом».
– Тоже самое, что и с лейтенантом Свиридовым. Только память мы вам сотрём не частично, а полностью.
– Уж лучше память сотрите. Выгоднее и целесообразнее.
– Вступив в нашу организацию, у вас появляется стопроцентная возможность найти убийц вашего отца. Вы же хотите этого?
Сергей лишь молча качнул головой. Нефритовые же глаза неистово сверкнули.
– Вы взрослый, и далеко не глупый человек, – тихо повторила девушка. – Вы знать должны, а Мише… пока не обязательно. Придёт время и он сам всё поймёт.
– К чему вы клоните?
– Мы не диссиденты. Были бы ими, давно сидели на цепи в жёлтом доме или в тюрьме какой…Революция самосознания всех людей – невозможна. Это утопия, к сожалению. Мы те, кто строго следует идеологии и катехизису. Мы знаем историю, знаем закон этой страны только для того, чтобы разрушить её раз и навсегда. Мы «интернационалисты – революционеры» или проще говоря «интернационеры».
Виктория явно ожидала водопада возмущений и протеста…Сергей всё спокойно выслушал, а вот Мише, который никак не мог заснуть, словно чем-то ударили по голове. Вот какие они…Так близко…
– И что же, вы революцию вершить хотите? – спросил Сергей.
– Хотим, уже давно. Но максимально бескровно.
– Это глупости, – отрезал Орлов, резко развернувшись спиной к окну и решительно отдаляясь от девушки. – Революции бескровными не бывают.
– Это вы ничего не понимаете… Делайте свою работу, то есть то, что вам скажут, – вслед произнесла она. – И кстати, если заметите, что ваш оболтус уже проснулся, направьте его ко мне. Я-то уже в своё время прочитала, а он – ещё нет.
1917
Письмо к товарищам большевикам, участвующим на Областном съезде
«Флот, Кронштадт, Выборг, Ревель могут и должны пойти на Питер, разгромить корниловские полки, поднять обе столицы, двинуть массовую агитацию за власть, немедленно передающую землю крестьянам и немедленно предлагающую мир, свергнуть правительство Керенского, взять эту власть.
Промедление смерти подобно.
Н. Ленин.*
8 октября 1917 года».
[Тёмная зала Смольного. Тёмная, потому что её больше не озаряет летнее солнце. Оно скрылось за хмурым октябрьским небом и появится вновь только через полгода. Люди северного города сетовали на бабье лето, хотя бы на то, чтобы на один день вернуть теплоту солнечных лучей, расцвет зелёных листочков, голубых васильков, которых теперь омывает холодная роса. И лишь немногих не докучала напрасная ностальгия по ушедшему в небытие, потому что они знали – грядут перемены, и вместо солнца небо озарит кроваво-красное знамя…
У Кобы уверенности не было. Точнее, у него в голове всё чаще рождались противоречия, возможно, из-за осени: с ней приходят понурость, грусть, безысходность перед грядущими заморозками, неуверенность в завтрашнем дне… Или когда слишком много думаешь и рассуждаешь, появляются мысли, которые расходятся в противоположные стороны, словно в море корабли. Корабли…
В такую минуту Кобе вспомнился Шекспир: «Достойно ли терпеть без ропота позор судьбы иль надо оказать сопротивление? Восстать, вооружиться, победить или погибнуть, умереть, забыться…» Было восстание в июле, и чем оно закончилось? Полным фиаско… Ещё одно сопротивление может обернуться более плачевными последствиями. Не стоит оно человеческих жизней. Или стоит...? Ведь в чём-то прав и Каменев, и Троцкий [как не хотелось бы это признать]. Теперь всё решиться послезавтра. Подумать только, судьба партии, а возможно, и всей страны в руках всего двенадцати людей…].
10 октября 1917 г. Квартира члена ЦИК меньшевика Суханова
(Парадокс, не так ли? Обстояло всё так, что жена этого самого Суханова была большевичкой. Пока её муж был в отъезде, она и отдала лидерам партии свою квартиру в полное распоряжение).
Заседание ЦК ведёт Яков Свердлов. [Он прибыл на место один из самых первых и занял самое лучшее место – на кухне за обеденным столом. Спустя немного времени к нему присоединились Коба Сталин и Феликс Дзержинский. Спустя ещё несколько минут – Лев Каменев, Лев Троцкий и Григорий Зиновьев. Последний был совершенно не похож на себя – бритый, но вокруг находились взрослые товарищи, «верные друзья» – высмеивать его никто не стал. Не до того сейчас им было. Лучшему другу – Каменеву, после трёх месяцев разлуки, естественно, не терпелось поболтать с ним, но соседство с «Железным Феликсом» сдерживало товарищеские порывы Льва. Они в отличие от Троцкого с Кобой не показывали свою взаимную антипатию и вообще поступали гениально – просто игнорировали друг друга. Вдруг откуда ни возьмись на кухню буквально вломился седой старик. За ним опрометью вбежали Моисей Урицкий и Ломов.
– Товарищи, прекратите дурака валять, пустите меня! – возмущался старичок. Урицкий и Ломов попытались задержать его.
– А ты кто будешь, папаша? – спросил Ломов.
– Батенька, не узнали?
– А должен был? Тут проходит заседание членов ЦК. Моисей, ты видел этого гражданина?
– Ни разу в жизни, товарищ Ломов. Извиняйте-с, если вы к товарищу Суханову, то его сейчас нет дома.
– Не узнали! Вот тебе раз! Я – Владимир Ильич Ленин.
– А я – Роза Люксембург, А это – Карл Маркc, – большевик Ломов указал на Урицкого, который добавил. – А это – апостолы, проводят тайную вечерю.