Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
Затерявшийся среди так называемого Ируазского моря, которое его с каждым днем все более разрушает, этот жалкий остров Сен своей крайне бедной почвой и примитивными нравами своих обитателей напоминает путешественнику далекие края тихо океанского архипелага и обнаженные коралловые земли южных морей. А между тем, на этом песке и на этих скалах, на булыжниках и валунах живет около шести сот душ населения, разбросанного по убогим деревушкам. Несколько участков под картофелем и тощей капустой и небольшие, испещренные плешами поля гречихи составляют здесь единственную культуру, которая находится в руках женщин. Деревьев здесь нет, и утесник единственное древовидное растение, которое может выжить в этом воздухе, пропитанном йодистыми испарениями, под постоянными порывами морских ветров. Во время цветения
Рифы, окружающие остров, изобилуют рыбой, угрями и омарами. Малорослые, тщедушные мужчины, напоминающие своими лицами морских свинок, занимаются рыболовством. Иногда они приезжают продавать свою рыбу в Одиерн и Дуарненэ. Но большею частью они обменивают ее на английских пароходах на табак и на водку. Когда буря задерживает их дома, они предаются пьянству, часто напиваются до потери сознания и без всякого повода хватаются за ножи. Женщины в свободное от земледельческих занятий время вяжут рыболовные сети. Они — высокие, бледные и неподвижные. Благодаря постоянным бракам среди родственников у них тонкие, красивые черты: но это болезненная красота, напоминающая женщин, страдающих бледной немочью. Цвет лица — какой-то перламутровый, поблекший, малокровный. Своими темными суконными костюмами широкого по кроя и длинными, голыми шеями, которые торчат из сердцевидных косынок, как тонкие, гибкие стержни, они напоминают изображения святых дев на церковных окнах.
Большинство из них не видело материка. Многие не уезжали дальше маленькой гавани, из которой ежедневно отправляются в море рыболовы. Все содержание жизни ограничивается для них только тем, что ютится на их бедном острове, выбрасывает бурное море на берег и привозить почтовый катер из Одиерна.
Все это незначительные предметы первой необходимости и туалетные безделушки, которые не могут удовлетворить любопытство. Лет тридцать тому назад один из местных жителей уехал один и много времени спустя вернулся с собакой. При виде ее женщины пришли в ужас. Они подумали, что это дьявол, и с отчаянными криками спрятались в церкви. Священник должен был совершить обряд заклинания и окунуть собаку в святую воду, и только тогда они решились выйти из-за своих баррикад. Но такие события редко случаются в этой монотонной жизни острова, куда смелые колонизаторы не дерзнули привезти ни коровы, ни лошади, ни велосипеда.
Поэтому женщины не без трепета переносятся мысленно через полосу воды, отделяющей их от жизни, и следят в ясную погоду за испещренным голубым пятном неведомой и таинственной земли, где есть города, леса, луга, цветы и не такие птицы, как эти вечные чайки и перелетные буревестники.
Старики, которые уже не могут заниматься рыбной ловлей и целые дни просиживают у моря на порогах своих домов, иногда разговаривают. Когда они были на военной службе, им приходилось видеть необыкновенные, почти непонятные вещи: они видели лошадей, ослов, коров, слонов, попугаев и львов. Беспорядочной мимикой и звукоподражательными возгласами они стараются их нагляднее описать. Вот как рассказывал один из них:
— Представьте себе животное... большое животное, величиною с тысячу крыс... Так вот, это у них там лошадь... запомните лошадь... На ней ездят верхом... или к ней привязывают такой дом на колесах, дилижансом называется... И в один миг... вас увозят далеко, далеко...
— Господи Иисусе! — восклицали женщины и крестились, как бы отгоняя от себя эти страшные дьявольские образы.
Но эти потрясающие формы не принимали ясных очертаний в их уме, который не способен был вообразить что-нибудь вне известных линий- тех предметов и обычных движений тех существ, которые с незначительными видоизменениями всегда были перед их глазами.
Однажды, какая то женщина, страдавшая раком груди, решилась по совету священника поехать помолиться св. Анне в Орэ. Хотя морская администрация содержит на острове хирурга, которому трехлетнее пребывание здесь считается за два дальних плавания и не знаю уж за сколько ран, действительным врачом для населения является священник. Но священник испытал уже на женщине все свои пластыри, заклинания и едкие травы и, в конце концов,
— Господи Иисусе! — взывала она... Сколько чертей... сколько чертей!.. с рогами... Святая Богородица сжалься надо мной!..
Она увидела, как нагружали шкуну быками. Они стояли целым стадом с вытянутыми слюнявыми мордами и ревели, размахивая хвостами...
— Господи Иисусе! — повторяла несчастная... У них рога, как у чертей... у них рога!...
С большим трудом удалось объяснить ей, что это совсем не черти, а самые безобидные животные, каких везде можно встретить на материке, и будто сам дядя Миллинэ говорил, что они не только не едят людей, но даже, наоборот, люди их едят с капустой и картофелем... Она встала на ноги и неуверенно сделала несколько осторожных шагов, продолжая удивляться этому невиданному зрелищу.
Но, вот, на другом берегу гавани, на высотах Пульгуазека она увидела ветряную мельницу с большими крыльями, которые быстро вертелись высоко под небом от сильного морского ветра. Она побледнела, опять упала ниц, стала биться руками и ногами и завопила:
— Крест Спасителя вертится... вертится... крест Спасителя свихнулся. Я в аду... скорей спасите... помогите!
С тех пор, всякий раз когда она, скользя взглядом по голубой, золеной или серой поверхности вод, доходит до извилистой линии синеющей вдали бретонской земли, она тотчас же начинает креститься, становится на колени на каменистом берегу и в горячей молитве благодарит небеса за избавление от демонов и от смешного и страшного ада, где сатана заставляет вертеться святой крест Господа, вечно вертеться под непрерывным ветром богохульства и греха...
XXI
Сегодня пасмурный день. Но я бодро себя чувствую, потому что мне остается только два дня еще пробыть здесь, и я беспрестанно об этом твержу себе. К тому же меня посетил знаменитый художник Барнез, Гильом Барнез... А его претенциозное ничтожество и непомерное тщеславие доставляют мне всегда новую радость.
Это приключение случилось с Барнезом... И я рад, что оно попало потом в его биографию.
К вечеру у госпожи Барнез появились последние судороги; она испустила последний вздох и умерла... И долго стоял перед холодеющим трупом знаменитый художник, с убитым видом и безумными глазами, но понимая, не смея верить, что пришла смерть и так быстро унесла его жену... В три дня!.. В три дня такую красавицу с таким чудным цветом лица, с такими правильными чертами, с таким классическим ренессанс!.. В три дня такую дивную, такую академическую натурщицу, которая позировала в качестве императриц, куртизанок, нимф, мучениц... и получила почетную медаль для него за Смерть Агриппины!.. В три дня!.. Еще и недели не прошло, как она лежала на своем ложе натурщицы, позируя в качестве Клеопатры... да, Клеопатры, за которую он, наверно, получил бы место в Институте!.. И Барнез снова видел перед своими глазами упругие опущенные руки в золотых браслетах, густые и тяжелые растрепанные волосы, ослепительную грудь, чудные очертания бедер, атласные ноги... В три дня все это угасло, погибло, исчезло!.. Ужасно, невероятно!
— Матильда!.. милая Матильда! — вздыхал несчастный... скажи мне что-нибудь... Скажи, ведь это неправда, что ты умерла?.. Ты позируешь для Офелии, для Джульетты?.. Но ты не умерла, ты жива... ах! скажи мне что-нибудь...
Но от ее губ веяло холодом смерти, и этот холод обжег его, как раскаленное железо... Тогда он опустился на колени у кровати, спрятал голову в простыни и заплакал.
— Боже мой! Боже мой! — жаловался он... Она не позирует.
Он никому не позволял сидеть у его жены и отказался от всяких посетителей. Он один занимался ее погребальным туалетом. один убрал ее постель цветами, душистыми ветками белой сирени, белыми розами, белыми букетами больших лилий и буль-де-неж. Матильда, как будто, спала в своем белом платье на ложе из белых цветов.