Двадцать один день неврастеника

Мирбо Октав

И мои красные руки, и мой нож загуляют по всем этим лицам, по всем этим животам...

Так будет исполнена моя роль общественной опасности...

Я надеюсь скоро увидеть вас в такой день, когда вы не будете заняты своими делами, рано вернетесь домой и не будете торопиться...

Я не особенно люблю людей, которые торопятся.

Рассказчик сложил письмо и спрятал его в карман... Наступило молчание, и я почувствовал, как холод пробежал у меня по спине...

Трицепс был весь поглощен своими обязанностями хозяина дома и не проронил ни одного слова во время всех этих рассказов... Но это был не такой человек, чтобы не сделать из них научных выводов.

— Друзья мои, — сказал он, — я внимательно выслушал все ваши истории. И они еще больше подтверждают мой

взгляд, к которому я пришел уже давно, еще на конгрессе в Фольрате, мой взгляд на бедность. В то время, как вы считали бедность продуктом несовершенного и несправедливого социального строя, я утверждал, что это ничто иное, как физиологическая аномалия индивидуального свойства... В то время как вы полагали, что социальный вопрос может быть разрешен только политикой, политической экономией и воинствующей литературой, я громко кричал, что это может сделать только терапия... И это очевидно... ясно как день... Ах! Что это за чудесная вещь наука!... Вам известно, какие неопровержимые и точные опыты привели нескольких ученых и меня в том числе к выводу, что гений ничто иное, как ужасный вид умопомешательства?... Гениальные люди?... Маньяки, алкоголики, дегенераты, сумасшедшие... Вот, мы, например, считали Зола человеком с очень здоровым умом; все его книги, повидимому, неоспоримо доказывали эту истину... И что же? ничего подобного... Зола — ненормальный... больной человек; его нужно лечить, а не приходить от него в восторг... и я не понимаю, как его еще до сих пор в интересах народного здравия... не посадили в сумасшедший дом... Заметьте, мои друзья, что это я говорю не только о Зола, но и о Гомере, Шекспире, Мольере, Паскале, Толстом... Сумасшедшие... сумасшедшие... и сумасшедшие. А так называемые умственные способности, так называемые нравственные качества, которыми люди так гордятся, и которые мы по глупости своей воспитываем в себе... Ум, память, храбрость, честность, покорность, признательность, дружба и пр. и пр.?... Все это серьезные физиологические недостатки... аномалии... более или менее опасные проявления великой, единственной, страшной современной болезни — невроза... И вот однажды я поставил себе вопрос: „Что такое бедность?“... И тотчас же ответил себе: „Невроз, конечно“!... Я рассуждал так: „Прежде всего освободимся от всех общих мест, от всех стереотипных истин, которые на протяжении веков владели умами литераторов, поэтов, философов... Каким образом при современном производстве, при наличности такого перепроизводства могут существовать бедняки?.. Можно ли понять, можно ли допустить, чтобы в ваш век, когда выделывается слишком много сукна, бархата, шелка, полотна и бумажных тканей, встречались бы люди в лохмотьях?... чтобы люди умирали от голода и нищеты, когда мировой рынок переполнен пищевыми продуктами и всякой провизией?... По какой непонятной на первый взгляд аномалии мы видим людей, коснеющих в нищете, среди такой расточительной роскоши, среди таких огромных богатств, которые не могут найти потребителей?“... Ответ ясен. „Преступники?... Нет... Маньяки, дегенераты, ненормальные, сумасшедшие?... Да... Одним словом, больные... и я должен их лечить!“...

— Браво!... Браво!... раздался чей-то голос.

— Великолепно!... в добрый час!... поддержал другой.

Ободренный этими восклицаниями Трицепс продолжал:

— Лечить их?... Без сомнения?... Но все эти соображения нужно было перенести из области гипотезы в обстановку точного опыта... из трясин политической экономии и болот философии на твердую почву науки... И это оказалось сущими пустяками для меня, как вы сами сейчас увидите... Я подыскал десяток бедняков со всеми внешними признаками острой нужды... и подвергнул их действию X-лучей. Слушайте же... На желудке, на печени, на внутренностях я обнаружил некоторые функциональные повреждения, но они не показались мне достаточно характерными и специфическими... И только ряд темных пятен, которые я увидел на всей поверхности церебро-спинального мозга, дали существенный материал для решения вопроса... Никогда я раньше не наблюдал таких пятен на мозге богатых или зажиточных больных... С этого момента я нисколько не сомневался, что причиной этого нервного расстройства была бедность...

— Какого свойства были эти пятна? — спросил я.

— Они походили на пятна, которые астрономы открыла в периферии солнца... невозмутимо ответил Трицепс... с той, однако, особенностью, что они были включены в твердую роговую оболочку... И заметь, мой друг, как все между собой

тесно связано... как одно открытие влечет за собой другое... Солнце и мозг, ты понимаешь?... Отныне в моих руках было не только решение социального вопроса, но в высшей степени важное разрешение проблемы, над которой я работал около пятнадцати лет, это — объединение всех наук.

— Поразительно!... А затем?...

— У меня нет времени дать вам полное физиологическое описание этих пятен... К тому же это было бы трудно для вас...

Могу только добавить, что после терпеливых гистологических исследований, я точно определил их природу... Остальное уже не представляло никаких затруднений для меня... Я разместил моих десять бедняков в клетки, рационально приспособленные к методу лечения, который я хотел применить... Я предписал усиленное питание, йодистые втирания, целую комбинацию различных душей... и твердо решил продолжать эту терапевтику, до полного излечения... я хочу сказать до того момента, пока... эти бедняки не станут богатыми...

— И что же?...

— Да, вот... через семь недель один из этих бедняков получил наследство в двести тысяч франков... другой выиграл большой куш на панамских облигациях... третий был приглашен Поадатцем составлять отчеты в Matin о блестящих представлениях на родных театрах... Остальные семь умерли... Они слишком поздно попали ко мне!...

Он сделал вдруг пируэт и воскликнул:

— Невроз! невроз! невроз!... Все невроз!... Богатство... посмотрите на Диксона Барнеля... тоже невроз... Конечно!... ведь это очевидно... А рогоносцы, наконец?... Ах! милые мои!.. Пива?... Шартреза?... сигар?...

XX

Я близко познакомился с бретонским мэром Трегареком, о котором я уже вам говорил. Он меня ежедневно посещает... Я люблю этого славного человека за его веселый нрав... Он мне рассказывает истории про свой край... и так искренно и комично всегда говорит: „это было в том году, когда в Кернаке была холера“... что до сих пор еще не надоел мне. Да и как быть неискренним и некомичным, если за „эту эпидемию“, которая унесла одного только пьяного матроса, мой приятель Трегарек был награжден орденом.

Из многочисленных рассказов, которыми он старался рассеять мою скуку, я предлагаю здесь вниманию читателя три с наиболее ясной печатью особого местного колорита.

Первый рассказ.

Выслужив пенсию, таможенный капитан Жан Керконаик решил поселиться в родной Бретани, которую он оставил еще в ранней молодости, но к которой сохранял самую горячую привязанность везде, где ему только приходилось носить свои синие панталоны с красными лампасами. Он выбрал живописное место на берегу реки Гоайен между Одиерном и Понкруа и построил там маленький домик. Его белый маленький домик стоял среди сосен в нескольких шагах от реки, которая во время отлива покрывалась зелеными морскими растениями и напоминала собой луг, а во время прилива превращалась в огромную реку с высокими берегами, поросшими крепкими дубами и черными соснами.

Вступая во владение своим поместьем, капитан говорил про себя:

— Наконец-то я на досуге сумею заняться побережницами.

Может быть, не бесполезно будет напомнить ученым, что „побережница“ народное название маленького моллюска, который наш великий Кювье почему-то назвал „прибрежным палтусом“. Для людей, незнакомых с морской фауной и смеющихся над эмбриологией, я напомню, что побережница маленький брюхоногий, улиткообразный моллюск, который подают в бретонских ресторанах вместо закуски и вытаскивают из его раковины во время еды быстрым вращательным движением булавки. Я не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.

Поработать над побережницами была давнишняя заветная мысль бравого капитана Керконаика; по словам знавших его людей это была единственная мысль, которая когда-либо появлялась в его голове; недаром его считали прекрасным человеком во всей местности.

Его всегда поражал, как он выражался, чудной вкус моллюска и вместе, с тем его ничтожные размеры, из-за которых его было трудно и утомительно есть. К тому же капитан мечтал сделать из этого местного блюда предмет всеобщего потребления, как, например, устрицы, которые ничего не стоили по сравнению с ним, нет, ни-че-го не сто-и-ли. Ах! — думал он, — если бы побережницу можно было бы довести до размеров салатной улитки. Какой переворот. Он мог бы прославиться и... разбогатеть, очень просто. Да, но как это сделать?