Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
— Что такое могло случиться ?— спрашивала она в беспокойстве... Не в Тульманаке ли это?..
Она быстро взобралась на крутой берег, перерезала лес и побежала... Шум приближался, крики становились явственней... И вдруг среди дыма, шума и толкотни она очутилась во дворе и испустила крик ужаса... От Тульманака ничего не осталось, ничего, кроме обвалившихся стен, обгоревших бревен и дымящегося пепла.
Спокойная, с улыбкой на устах, Матурина стояла рядом с хозяйкой в своем белом чепчике, со своей маленькой шалью и в своем чистеньком переднике.
— Это очень любопытно, барыня, — сказала
Так как госпожа Лешантер ничего не отвечала и смотрела на нее неподвижными, недоумевающими глазами, то Матурина продолжала своим певучим голосом:
— Это пчелиное гнездо... Хотите, барыня, я вам расскажу? Это очень любопытно... Когда вы уехали, я стала осматривать дом... я поднялась на чердак... у вас хороший был чердак, барыня... В одной дыре, в стене, я увидела пчелиное гнездо. Эти маленькие животные очень злые, барыня, и жалят... В Геменэ, когда находят в стене пчелиное гнездо, то его обкуривают... и все пчелы издыхают и не жалят больше. Вот я и принесла хворосту... и зажгла... а от хвороста загорелась дощатая стена, а затем и весь старый дом. И вот нет больше ни пчелиного гнезда, ни дома, ничего нет... Это очень любопытно...
Госпожа Лешантер не слушала больше... и вдруг глубоко вздохнула, побледнела вся, взмахнула руками в воздухе и без чувств упала на руки Матурины.
Третий рассказ.
Так как у ребенка был очень болезненный вид, то мать не хотела откладывать крестить до своего полного выздоровления.
Однако она дала себе слово, что сама будет присутствовать при обряде и проводит в церковь свою дочь, разряженную в белые ленты. Но эти малютки такие слабенькие, еле дышат; мало ли, что может случиться; каждую минуту можно ждать. Если им умирать, то пусть умирают христианами и прямо летят в рай к ангелам. И ее дочь может умереть. Она родилась уже с землистым, старческим цветом лица, дряблой кожей и складками на лбу. Она не брала грудь и все время морщилась и кричала. Приходилось покориться необходимости. Подыскали среди соседей крестного отца и крестную мать, и однажды после обеда двинулись в Орэ, в приходскую церковь святой Анны, преду вредив еще утром через почтальона священника.
Эти бедные, печальные крестины напоминали похороны бродяги. Ласковая старуха-соседка несла ребенка, который был завернут в пеленки и кричал без всякого повода. Крестный отец в синем камзоле с бархатными обшивками и крестная мать в кокетливом чепчике шли сзади; отец, напяливший на себя свой старинный узкий и лоснящийся сюртук, замыкал шествие. Не было ни родственников, ни друзей, ни бретонской кобзы, ни пестрых лент, ни торжественного и веселого кортежа. Дождя не было, но небо было пасмурно. Какой-то невыразимой грустью веяло от выгоревших кустарников и отцветших утесников.
Священника еще не было, когда они пришли в церковь. Пришлось дожидаться его. Крестный отец и крестная мать преклонили колени перед алтарем св. Анны и шептали молитвы; старуха укачивала кричавшего ребенка, перемешивая молитвы с колыбельными мотивами; отец смотрел на колонны, на своды, на все это золото, на весь этот мрамор в блестящем
Только через час пришел священник, весь красный, и стал нетерпеливо завязывать шнурки своего стихаря... Он был в плохом настроении, как человек, которого внезапно прервали во время обеда... Бросив презрительный взгляд на скромных кумовьев, которые не обещали богатых приношений, он недружелюбным тоном обратился к отцу:
— Как тебя зовут?
— Луи-Морэн...
— Луи-Морэн?.. Морэн... не здешнее имя?.. Луи Морэн?.. Ты не здешний?
— Нет, батюшка.
— Но ты христианин?
— Да, батюшка...
— Ты христианин... ты христианин... и тебя зовут Морэном?.. И ты не здешний? Гм! Гм! Что-то не ясно... А откуда ты?
— Я из Анжу...
— Впрочем, это твое дело... А что ты здесь делаешь?
— Вот уже два месяца, как служу в сторожах у господина Ле-Любека...
Священник пожал плечами и заворчал:
— Лучше бы Ле-Любеку нанимать здешних сторожей... и не заносить к нам заразы из чужих краев... не брать каких-то неизвестных... ведь я же тебя но знаю, наконец!.. А твоя жена?.. Ты женат, по крайней мере?
— Как же, батюшка, женат. Я вам через почтальона отправил свои бумаги.
— Ты женат... ты женат... сказать все можно... Твои бумаги? подделать не трудно. Впрочем, еще посмотрим... А почему тебя в церкви никогда не видно?.. Ни тебя, ни жены, никого из твоей семьи?..
— Моя жена прохворала все время, что мы здесь были, с постели не вставала, батюшка... Да и работы много по дому...
— Ты безбожник, вот и все... еретик... монтаньяр... И твоя жена не лучше!.. Поставил бы дюжину свечой Св. Анне, и жена не хворала бы. Это ты ходишь за коровами у Ле-Любека?
— Да, батюшка, с вашего позволения.
— А за садом?
— Тоже я, батюшка.
— Хорошо... И тебя зовут Морэном?.. Впрочем, это твое дело.
Затем он неожиданно обратился к старухе и приказал снять с ребенка чепчик и нагрудник...
— Что эти девочка, мальчик?.. Что это за ребенок?
— Девочка, — ответила дрожащим голосом старуха, развязывая неловкими пальцами шнурки чепчика, — девочку, бедную крошку Бог послал!..
— А почему она так кричит?.. Она, кажется, больная... Впрочем, это ее дело... Скорей справляйся...
Старуха сняла чепчик и обнажила морщинистые череп землистого цвета с двумя синяками на лбу. Увидев синяки, священник воскликнул:
— Да эта девочка не просто родилась?
— Нет, батюшка, — стал объяснять отец... Мать чуть не умерла... Ей наложили щипцы... Доктор собирался кусками вытащить ребенка... Два дня мы были в большом беспокойстве...
— А домашнее крещение? этот обряд, по крайней мере, вы исполнили?
— Конечно, батюшка. Мы опасались, что она родится мертвой.